После бури. Книга вторая

— Оставляем территорию, а вместе с этим и людей. Бои становятся тяжелее, больше потери, меньше приток рядового состава.

— На какую площадь распространяется восстание? Сколько на этой площади населения?

— Двенадцать-тринадцать тысяч квадратных верст. Семьсот-восемьсот тысяч населения.

— Положение с боеприпасами?

— Необычайно тяжелое.

— Иржинские оружейные заводы могут наладить производство боевых припасов?

— Винтовок – да. Но не патронов – нет пороха, нет капсулей. Пули делаем из красной проволочной меди.

— Помощь извне?

— Никакой. Попытка получить помощь из Казани, когда она еще была в руках белой армии, кончилась безрезультатно. Вторая была предпринята штабс-капитаном Куракиным, который пробился в Самару, когда вы, генерал, были там, и ваш штаб дал нам десять тысяч трехдюймовых снарядов, шестьдесят пудов взрывчатки, деньги и другое снабжение. Но на обратном пути, под Бирском, отряд Куракина был разбит, часть боеприпасов попала в руки противника, остальное уничтожено. Куракин доставил только деньги и телефонные аппараты. Третья попытка была со стороны волжской флотилии адмирала Старка и капитана второго ранга Федосьева – они дали нам трехдюймовую пушку и сорок тысяч рублей. В это же время иржинцы сами отдали крестьянам шестьдесят тысяч винтовок.

— С какими армиями белого движения соприкасаетесь?

— Караплинская армия. Командующий – князь Ухтомский. Не знаю, можно ли назвать это армией. Скорее всего, это стихийное и кратковременное выступление. Как вам, наверное, известно, генерал, Караплин только что пал.

Бондарин не показал, известно или неизвестно ему о падении Караплина, но сделал перед следующим вопросом небольшую паузу.

— Есть ли связь с армией чехословаков? С генералом Гайдой?

«Генерал Гайда», показалось Корнилову, было произнесено Бондариным торопливо, с оттенком пренебрежения, что ли, и, если это было так, то было по душе Корнилову – Гайду, который из фельдшеров стал генералом и вел себя высокомерно, не любили в белой армии, а его имя стало нарицательным, оно говорило о подчинении русского офицерства чехам. Многие отказывались служить «чешскому санитару». Генерал Сыровой – это другое дело, того уважали в среде русского офицерства и эсеровского, и даже монархического толка.

Корнилов Гайду тоже не любил и позволил себе сказать:

— Связи с Гайдой нет. И не может быть, он этой связи не искал. Гайда теснит 3-ю армию красных, но мечется туда и сюда. Туда, где чуть проще и чуть легче. У него нет плана. Вообще нет стратегии.

Немного помолчав, Бондарин спросил:

— Это лично ваше мнение? Или мнение вашей армии?

— И то, и другое, генерал. Если бы Гайда пошел на Пермь через Иржинск, он отрезал бы 3-ю армию от ее тыла и, по крайней мере, удвоил бы свои силы за счет иржинцев. Но он решил все сделать сам.

— Есть ли смысл об этом говорить? – спросил Бондарин и сам же ответил: – Теперь уже нет! Ни Перми, ни Казани у нас нет. Надо удерживать Екатеринбург.

Потом Бондарин дал Корнилову время подумать и спросил:

— Какие вы нанесли поражения противнику? Какие части действуют против вас... теперь?

— Мы полностью разбили 2-ю армию. В настоящее время особенно активно против нас действуют четвертый латышский полк, мадьяры, отдельные роты китайцев и чекистов. Основная сила – 3-я армия движется на нас с севера. От Казани.

— Кто командует этими частями?

— Антонов, Азин, Блюхер.

Вошел адъютант, доложил, что сейчас вагон будет передвигаться с одного пути на другой и это займет не менее двадцати минут.

— Разрешите? – спросил адъютант.

Бондарин кивнул.

— Можно! – Тем самым было сказано, что разговор с Корниловым не закончен и будет продолжаться еще не менее двадцати минут.

И Бондарин сказал Корнилову «садитесь!», и, когда тот поблагодарил и опустился в кресло с высокой спинкой, обитое красным бархатом, и когда вагон вздрогнул, скрипнул, легонько стукнул колесами и покатился, то, сидя в этом кресле, ощутив это движение, Корнилов вдруг ощутил и присутствие чего-то обычного в необычном этом вагоне... Хотя вагон был просторен, хотя в левом углу стоял большой стол, хотя за столом сидел главковерх, все равно, когда вагон покатился, это произошло самым обычным образом, и кресло тут же пахнуло из красного своего бархата обыкновенным паровозным и тоже обыкновенным табачным дымком. И невольно Корнилов посмотрел на перрон. Уж это всегда принято – посмотреть на перрон, когда поезд трогается, и вокруг себя он тоже оглянулся, и на собеседника посмотрел – кого-то бог послал в дорожные спутники?