После бури. Книга вторая

Описания горных пород, фауны и флоры, этнографию он пробегал наскоро, но пейзажи действовали на него, как никакое другое чтение, он видел и слышал горные реки и вглядывался в снежные вершины а то боязливо заглядывал вниз, в сумрачные пропасти — так он наверстывал упущенные в собственной жизни путешествия, досадуя на себя: всю жизнь он думал о природе, о ее законах, он хотел, чтобы ее ум был и его умом, из этого страстного желания и проистекало одно, другое, третье, пятое, десятое понятия, он усваивал дух природы и ее смысл, но плохо знал ее лик — горы, реки, леса, тундры, пустыни.

Он стремился не столько к видению, сколько к понятиям, и книги, подобные сапожковским «Путям», до сих пор казались ему незначительными — в них отсутствовала философия. Но теперь, читая, он испытывал горечь и еще одной потери своей жизни — путешествия!

— Я, Петр Николаевич, не могу понять, почему Витюля-то меня не понимает? Ведь так просто меня понять. И вот я утром глаза открыл, и уже страх: какая-то нынешний день выпадет мне судьба? Скажет ли Витюля «С добрым утром» или выйдет к завтраку растрепанный и злой, или не зайдет совсем и, не позавтракав, убежит в школу, а из школы еще куда-нибудь, а из куда-нибудь еще в какое-то место и я до поздней ночи буду метаться. Потом он придет и не скажет «Здравствуй!», и будет зол на меня за то, что я ждал, волновался. Это, с его точки зрения, что-то недостойное и мерзкое! «И не начинай со мной разговор — где был, с кем был, зачем был,— этим ты окончательно уронишь себя в моих глазах, а меня оскорбишь! Я уже и так оскорблен, неужели ты, дурак, не видишь этого?»

— Вам бы, Никанор Евдокимович, пересмотреть свои взгляды и привычки! Нынче другие времена, другой и образ жизни...

— Еще как пересматривал — по два раза! Сначала вспомнил все, что в крестьянской избе мальчишкой усвоил, как меня отец-мать учили к старшим обращаться и в доме жить; потом я то же самое по интеллигентным русским семьям проверял. А все, что мне и там, и здесь внушали, что неизменно чтилось и повторялось и в избе крестьянской, и в профессорской квартире, я и принял за истину. Это именно и пытаюсь Витюле объяснить! Но ему нипочем! Крестьянская изба и семья нипочем, смех один, интеллигентность нипочем, презрение одно, а что почем, он не знает и знать не хочет! Не хочет — вот что самое страшное! Не понимаю, как ему жизнь прожить? Без народности? Без интеллигентности? На чем он стоять-то будет?

— Ну; может быть, у Витюли новая какая-то мораль? Еще не известная вам, Никанор Евдокимович?

— Откуда ей взяться-то, новой, ежели не из народности и не из интеллигентности? Откуда мораль и образ жизни возьмутся за несколько лет? Для этого века нужны! Вот мне уже идет шестьдесят второй годик, старше меня в Крайплане, да и во всем, наверное, Крайисполкоме никого нет, но я все еще тружусь небесполезно, а теперь? Благодаря Витюле? Теперь доживаю век собачий без достоинства, без успокоения и даже без мыслей, к которым я всю жизнь шел, вот какой нынче я старый пес! И даже не пес, а старый-старый щенок с поджатым хвостом... И хозяин мне — Витюля! Дожил!

Чудный был мальчик этот Витюля — голубоглазый, розовощекий, хотя что-то жестокое на розовых щечках и на лобике уже обозначено.

— Как живет дядя? — спросил как-то при встрече с ним Корнилов.— Как себя чувствует?

— Нормально! — ответил Витюля. — Совершенно нормально. Портит себе жизнь разными выдумками, но тут ничего не поделаешь, сам виноват. Старость, должно быть, виновата!

«Провиант.

1. Сухари. Беречь от сырости. 40 — 50 фунтов в месяц на едока. Стоимость на месте 2 — 3 руб. за пуд.

2. Мука (крупчатка или пшеничная). В небольшом количестве для приготовления лепешек.

3. Крупы. Разнообразные: рисовая, гречневая, овсяная, пшено.

4. Соль столовая.

5. Чай. Какао, кофе.

6. Сахар. В усиленной порции. Расходуется быстро.

7. Мясо. Легко приобретается у кочевников. Баран — 3 — 6 руб.

8. Консервы. В ограниченном количестве. Из колбас — филейная. Копченые языки.

9. Сыр. Голландский, целыми шарами.

10. Сгущенное молоко. Лучше швейцарское.

11. Горчица. Перец и др. приправы.

12. Вино. Только крепкое (коньяк, ром, водка) на случай простуды».

«С перевала открывается прекрасный вид на Белуху, прежде всего на западный ее конус. К сожалению, высота перевала не определена и сведения сообщаются по данным Ф. И. Кузьмина, прошедшего этот перевал с проводником Ювеналием Архиповым в 1910 году».

«Выше Яманушки каменные щеки реки понижаются настолько, что по скалам можно спуститься к воде, бьющей высокими струями через подводные камни. Дальше долина уширяется, но скоро щеки опять сближаются и тропа лепится по краю карниза, повисшего сажен на 40 над тесным ущельем».