После. Что околосмертный опыт может рассказать нам о жизни, смерти и том, что будет после

Вообще-то, научное исследование явлений, которые невозможно наблюдать непосредственно, имеет длинную историю. Это касается не только эмоций, но и субатомных частиц. Мы не можем непосредственно наблюдать эмоции, к примеру любовь, гнев или страх. Но мы можем изучать их опосредованно, видя, как они влияют на наши слова, поведение, общие реакции организма. Когда мы испытываем гнев – эмоцию, нечто нематериальное, – наша речь часто становится громкой и резкой, у нас появляются морщины между бровей, поднимается давление, мы можем швырнуть что-либо на стол или на пол… Наблюдая за такими действиями, другие люди могут понять, что мы злы.

Подобным образом физики не наблюдают непосредственно некоторые субатомные частицы. Они слишком малы и неустойчивы, чтобы их обнаружить. Однако в 1960 году физик Дональд Глазер получил Нобелевскую премию, изучая их опосредованно. Он показал, что при выстреле крошечной недолговечной частицей в пузырьковую камеру – сосуд, наполненный жидкостью, например жидким водородом, – мы можем увидеть след из пузырьков, оставленный этой частицей. Изучая этот след, мы можем узнать о самой частице очень многое.

Именно следование научной традиции опираться на факты и открыло мне ограниченность того мировоззрения, которому меня учили прежде. Множество вещей в мире не могли быть точно описаны в терминах физических сил или частиц, и тем не менее они существовали. И прятаться от них лишь потому, что их трудно объяснить, казалось мне не очень-то по-научному. То, что никак не вписывалось в мою картину мира, манило меня на поиски. Я жаждал понять такие вещи, а не просто махнуть на них рукой. Способность признать то, что сложно измерить, вместо того чтобы отрицать его существование, – это не значит отвергать науку. Это и есть – следовать науке.

Частью моей стажировки в качестве психиатра было лечение нескольких пациентов, которые полагали, что могут читать мысли. Как и многие другие психиатры, я считал, что такие идеи основываются на самообмане и смешении фантазий с реальностью. Но имелись ли у нас факты, подтверждающие такой взгляд? Откуда нам было известно, что убежденность этих людей в своих способностях читать мысли говорит нам о психическом расстройстве, а не о том, что это и правда так? Разумеется, как ученый я не мог просто поверить их словам без всякой проверки. Но в той же мере я не мог, не разобравшись, называть их утверждения бредом. Я решил, что как согласиться с представлениями таких пациентов, так и отрицать их без фактического обоснования будет одинаково вредно в смысле терапии, и к тому же это идет вразрез с научными принципами. Поэтому я разработал контролируемый эксперимент, который провел вместе с моими коллегами по стажировке, чтобы проверить, не могут ли мои пациенты на самом деле читать мысли.

Я чувствовал себя не слишком уверенно, рискнув провести такое исследование. Как ученый я хотел проверить, можно ли найти факты, подтверждающие рассказы моих пациентов. Но как психиатр я должен был, в числе прочего, убедить пациентов отказаться от своих бредовых идей и вернуться в реальность. Если идеи моих пациентов окажутся заблуждениями, не усилятся ли они оттого, что я сперва принял их всерьез?

Я пытался оценить, перевешивает ли потенциальная польза от такого исследования потенциальную угрозу для пациентов. Поэтому я обсудил планируемый эксперимент с врачами и медсестрами психиатрического отделения, признавшись им, что сомневаюсь в целесообразности и боюсь, как бы не укрепить пациентов в их бредовых идеях, если я покажу, что отнесся серьезно к их необычным убеждениям. К моему удивлению, и персонал, и директор отделения сочли эксперимент многообещающим и сошлись во мнении, что в обстановке больницы он достаточно безопасен, и мы сможем справиться с ухудшением состояния пациентов, если таковое возникнет. С благословения коллег я решился. Двое других стажеров вызвались поочередно быть «отправителями», то есть теми, чьи мысли попытаются прочесть.

Пациенты по одному входили в мой кабинет и несколько минут расслаблялись, откинувшись на спинку кресла. Когда они чувствовали, что готовы, им нужно было записать на диктофон описание тех картин или мыслей, которые к ним поступили. «Отправитель» в это время находился в соседнем кабинете, сосредоточившись на случайно выбранной картинке из журнала – изображении спокойной, пугающей, агрессивной, смешной или эротической сцены. Спустя пять минут я входил в кабинет и предлагал пациентам конверт с пятью журнальными картинками. Участники ранжировали изображения по степени близости к тому, что они уловили при «чтении». После чего я говорил им, какую из картинок рассматривал «отправитель», и мы некоторое время обсуждали опыт.