После чумы

— Видишь ли, Лес, я легковес, — наконец заговорила она. — И я дерусь только с легковесами — все точно так же, как и в мужском боксе, понимаешь? А что касается моих размеров — такой меня создал Бог, но ты как-нибудь приходи посмотреть на меня в деле и увидишь, что я не такая уж и хрупкая.

Она не улыбалась, и где-то в глубине души Лестер чувствовал, что сморозил глупость.

— Да, — кивнул он, — конечно. Я не сомневаюсь. Послушай, я не хотел… но все же бокс… Почему? Почему из всего, чем может заниматься женщина, ты выбрала именно бокс?

— А что? Ты считаешь, что мужчины обладают монополией на агрессию? Или каким-нибудь превосходством в этом деле? — она смерила бар глазами — яростными, острыми глазами — и снова повернулась к нему. — Слушай, ты есть-то хочешь или как?

Лестер неторопливо кружил льдинку в полупустом бокале. Пора было загладить ситуацию, и быстро.

— Ха, — и он улыбнулся своей самой располагающей улыбкой. — Мне бы, конечно, хотелось сказать, что я на диете и все такое, но для этого я слишком люблю поесть, и, кроме того, после того дерьма, что нам давали в самолете — засушенный цыпленок и рис со вкусом какого-то побочного продукта процесса вулканизации — у меня крошки во рту не было. Так что давай-ка чего-нибудь пожуем.

— Здесь дальше по пляжу есть одно местечко, — предложила Джина, — в городе. Говорят, там вполне мило. Кажется, Лос Кротос? Может быть, сходим?

— Конечно, — ответил Лестер, но ноги снова онемели. «Дальше по пляжу? В городе? Уже стемнело, а я не говорю по-испански».

Джина выжидающе смотрела на него.

— Если не хочешь — не пойдем. Не важно, — она допила свой коктейль и поставила бокал с оставшимся в нем кубиком льда на стойку. Лед подпрыгнул и стукнулся о стекло, словно выбитый зуб. — Можно поесть и здесь. Простоя тут уже два дня и мне порядком поднадоело местное меню — ты же понимаешь, рыба, рыба и еще раз рыба. Вот я и подумала — может быть, хороший сочный стейк?

— Конечно, — кивнул он. — Конечно, о чем речь.

Они спустились на пляж. Босая Джина шла рядом с ним, в одной руке она несла босоножки, в другой — сумочку. Ночь постепенно вступала в свои права, светили неяркие огни, дул легкий бриз, и пальмы лениво шелестели листьями. Пустые палапа[39] выстроились вдоль линии прилива, похожие на покинутые города забытой расы. Лестер брел по глубокому песку, загребая своими неуклюжими и огромными, словно снегоступы, ногами. На фоне белой кружевной пены прибоя мелькали силуэты резвящихся на берегу детей и собак, в более глубокой тени пальм весело смеялись и переговаривались собравшие в группки люди. Звуки их голосов постепенно стихали, переходя в бормотание и исчезая, пока до слуха не начинали доноситься смех и голоса очередной компании прогуливающихся по берегу отдыхающих. Лестеру тоже хотелось что-нибудь сказать — ну, хоть что-нибудь, но, как на зло, в голову ничего не шло, а перегруженный впечатлениями мозг наотрез отказывался работать. Они шли молча, впитывая царящую вокруг атмосферу вечера.

Добравшись до ресторанчика — открытой площадки у глубокой лагуны, откуда сильно несло водорослями и гнилью, Лестер понемногу расслабился. На столах белели аккуратные скатерти, внимательный и серьезный официант с невозмутимым спокойствием воспринял искалеченный испанский нового посетителя. Появились заказанные коктейли. Лестер снова почувствовал себя в родной стихии.

— Ну, — сказал он, облокотившись о стол и придав голосу. максимальную непринужденность, в то время как Джина выдавливала в бокал дольку лимона и небрежно покачивала босоножкой, болтающейся на кончиках пальцев стройной гладкой ноги, — ты ведь не замужем, да? То есть, я не вижу у тебя ни обручального кольца, ни чего-нибудь такого…

Джина слегка ссутулилась, сделала первый глоток — они оба пили Маргариту — и перевела взгляд вдаль на темный пляж.

— Я была замужем за полным идиотом, — начала она. — Но это было очень давно. Мой менеджер, Джерри О'Коннел — он ирландец, у нас с ним кое-что было, но с этим тоже покончено. Так что, в общем, нет, — она пристально посмотрела на Лестера. — А ты?

Он сказал, что вдовец, и увидел, что ее взгляд стал внимательнее. Женщинам нравилось слышать такие вещи — это приводило в движение загадочные маленькие колесики и шестеренки в их душах, поскольку становилось ясно, что он не какой-то там подпорченный товар, а в отличие от остальных вшивающихся здесь кретинов с волосатой грудью, жертва трагической, поистине трагической судьбы. Джина спросила, как это случилось — странная смесь сочувствия и болезненного любопытства, и он рассказал ей о подростке в Suburban'e, о влажной мостовой и о том, что студенты-добровольцы не должны были ходить поодиночке. Но Эйприл сразу же махнула на это правило рукой, желая поставить исключительно чистый психологический эксперимент. Что ж, так или иначе ей это удалось. Дойдя в своем рассказе до горькой иронии финала, Лестер почувствовал, как у него сдавило горло, да тут еще и все эти выпитые коктейли и доносящая от лагуны вонь — в общем, он едва не сорвался.