После добродетели: Исследования теории морали

И в чем же Макиавелли отличается от деятелей Просвещения? Прежде всего его концепцией фортуны. Макиавелли определенно верил, столь же страстно, как и всякий мыслитель Просвещения, что наши исследования должны заключаться в обобщениях, которые могут обеспечить максимы для просвещенной практики. Но он также верил в то, что независимо от того, насколько хорош набор собранных обобщений и как они хорошо сформулированы, фактор фортуны неустраним из человеческой жизни. Макиавелли также верил в то, что мы могли бы изобрести количественную меру влияния фортуны на человеческие дела, но эту веру я на время оставлю в стороне. Сейчас я хочу сделать упор на веру Макиавелли, что, обладая наилучшим из возможных наборов обобщений, мы можем в один прекрасный день потерпеть поражение от непредсказанного и непредсказуемого контрпримера и тем не менее все еще не видеть способа исправления наших обобщений, все еще не иметь резонов для отказа от них или даже их формулировки. Мы можем за счет приращения знания ограничить суверенитет фортуны, богини-суки непредсказуемости, но мы не можем лишить ее трона. Если Макиавелли был прав, логическое условие справедливости рассмотренных нами четырех обобщений должно бы быть таковым, которое могло бы быть найдено в наиболее успешных предсказаниях в социальных науках. И это ни в коем случае не должно быть признаком неудачи. Но был ли он прав?

Я хочу показать, что существуют четыре источника систематической непредсказуемости в человеческих делах. Первый источник выводится из природы радикальной концептуальной инновации. Карл Поппер дал следующий пример. Пусть в каменном веке вы и я обсуждаете будущее и я предсказываю, что в ближайшие десять лет будет изобретено колесо. «Колесо? — спрашиваете вы, — а что это?» Я пытаюсь найти слова для описания колеса, без всякого сомнения испытывая при этом затруднения, потому что мне приходится говорить о спицах, ободах, втулках, и возможно, осях. Затем я останавливаюсь, пораженный одной мыслью: «Но ведь никто больше не может изобрести теперь колесо, поскольку я уже изобрел его». Другими словами, изобретение колеса не может быть предсказано. Потому что необходимая часть предсказания изобретения состоит в том, чтобы сказать, что такое колесо; а сказать, что такое колесо, значит просто изобрести его. Легко видеть, как можно обобщить этот пример. Любое изобретение, любое открытие, заключающееся в разработке радикально новой концепции, не может быть предсказано, потому что необходимая часть предсказания есть представление разработки той самой концепции, чье открытие или изобретение может иметь место только в будущем. Понятие предсказания радикальной концептуальной инновации само по себе концептуально противоречиво.

Почему я говорю «радикально новое», нежели просто «новое»? Рассмотрим следующее возражение этому тезису. Многие изобретения и открытия на самом деле были предсказаны, и эти предсказания включали новые концепции. Жюль Берн предсказал аппараты легче воздуха, и то же сделал задолго до него анонимный автор мифа об Икаре. Кто бы ни был первым предсказателем полета человека, можно считать, что он представляет контрпример моему тезису. Перед лицом такого рода соображений должны быть отмечены две вещи.

Первая состоит в том, что для всякого, кто знаком с концепцией птицы, или даже птеродактиля, и машины, концепция летающей машины не включает радикальной инновации; это просто составная конструкция из существующего набора концепций — новая, если хотите, но не «радикально новая». Говоря так, я надеюсь, что я сделал понятия «радикально нового» или «радикально инновационного» ясными, и, кроме того, я сделал ясным, что предполагаемый контрпример не является таковым. Вторая заключается в том, что хотя, как говорят, Жюль Берн предсказал изобретение аэропланов или подводных лодок, он сделал это в том смысле слова, в котором предсказывались аэропланы в начале XVI века. Но мой настоящий тезис касается не просто предсказания, но рационально обоснованного предсказания. И я имею дело с систематическими ограничениями на такие предсказания.

Важность такой систематической непредсказуемости радикальной концептуальной инновации, конечно, состоит в том, что из нее следует непредсказуемость будущего науки. Физики могут сказать нам много чего относительно будущего природы в таких областях, как термодинамика; но они не могут ничего сказать нам о будущем физики в той мере, в какой это касается радикальной концептуальной инновации. И все же нам требуется знать именно будущее физики, если мы хотим знать будущее нашего основанного на физике общества.