После долгих дней

– Господа, – прервал Ориоля один из американских военных, – сожалею, но мы не должны здесь оставаться. Мы не знаем о происхождении этой воронки, не знаем, опасна ли она для здоровья, и мы немедленно покинем это место. Прошу следовать к машине.

Александр в последний раз посмотрел на когда-то живой, разноцветный, пропитанный ароматами фруктов, орехов и трав город древнего Шумера, который, безусловно, был скрыт от глаз Ориоля и солдат, но хорошо был виден ему под толстым слоем желтой потрескавшейся земли. Вот они прошли мимо дворца Верховного жреца, вот промелькнул домик матери Шуб-Аб, вот они пересекли базарную площадь и направились к воротам города. Александр не знал, сможет ли когда-нибудь продолжить раскопки, не знал, продолжит ли это дело кто-нибудь другой. В этот момент он прощался навсегда с Золотым зиккуратом, с Верховным жрецом, со всеми обитателями маленького города, погребенного разбушевавшейся стихией. Его тоже впереди ждал свой неизбежный потоп, и он был готов к этому испытанию, осознавая, что все неизбежное уже произошло с ним, оставалось лишь физически перенести предстоящие унижения, выслушать обвинения, многие из которых Александр воспринимал как безоговорочно справедливые. Он остался один, без доказательств, без артефактов, без свидетелей, без документов, без зиккурата.

Из окна машины у самой обочины дороги в пыли он увидел маленький весенний цветок, похожий на те, что встречаются иногда на узорах старинных персидских тканей, цветок был бледным, тщедушным, но в нем чувствовалась какая-то удивительная, глубинная мощь. Он дрожал на ветру, листья пригибались к земле, но чашечка упрямо стремилась к солнцу. Не каждый бы заметил его, принял бы за выгоревшую колючую траву, но Александр разглядел и почему-то обрадовался этому немудрящему зрелищу – это было первое радостное событие за все эти страшные три недели после начала войны. Он почувствовал надежду на какое-то продолжение, пусть он не вернется сюда, но его дело на этом не кончится. Он теперь знал это точно. Машина тронулась, и Александр еще долго вглядывался в еле заметные очертания Меде, затем лагерь пропал из виду, и опять, одна за другой, пролетали меленькие деревушки, мелькали разбитые машины, сгоревшие дома. Александр понимал, что прощался не только с Меде, но в целом с еще недавно безупречно красивым, загадочным, волшебным, так полюбившимся ему Ираком.

33

Хосед не знал, сколько дней он и Шуб-ад плыли по бескрайней реке. Ему казалось, что прошла целая вечность, пролетели столетия, тысячелетия, а они все плыли и плыли куда-то. За горизонтом не было берегов, иногда в воде проплывали тела погибших людей и животных, плыли деревья, домашняя утварь, целые дома, хижины пастухов и рыбаков. Все, что было когда-то жизнью, стало смертью, которую нес темно-серый поток воды.

Каждый день сын Убар-Туту открывал люк ковчега и выпускал голубя в надежде, что тот не вернется, и в направлении, куда он улетит, можно будет обнаружить землю. Тянулись долгие минуты напряженного ожидания. Но голубь неизменно возвращался, сын Убар-Туту со смирением закрывал люк, все молча смотрели на него, затем расходились, чтобы заниматься своей работой. Кто-то доил коров, кто-то прял ткань, кто-то кормил домашних птиц, кто-то готовил еду, убирал, смотрел за детьми. Летописцы покрывали клинописью глиняные дощечки, сушили их дольше, чем это было бы на суше, затем складывали в специальные сосуды или сундуки. Художники лепили или рисовали подручными средствами фантастические фигурки животных, сфинксов, орлов с львиными головами, быков и львов с человеческим торсом и головой. На ковчеге текла своя жизнь, это был мир в миниатюре, царство со своим царем, царицей и народом – людьми, которые работали вместе, ели вместе, мечтали вместе о далекой земле.

Хосед и Шуб-ад работали плечом к плечу со всеми. Хосед изготовлял посуду, мебель, орудия труда. По ночам он тоже делал записи на глиняных дощечках, чтобы не забывать клинопись и, главное, записать все, что произошло с ними, начиная с того момента, когда они с Шуб-ад покинули Меде.

Шуб-ад варила отвары из собранных еще на Загросе растений, готовила порошки, мази. Ее тайное обучение медицине теперь очень пригодилось. Она умела изготовлять лечебные амулеты – фигурки лягушек, быка, овцы, свиньи, лошади. Амулеты были символами плодородия, крепкого здоровья, мужской силы и плодовитости. Девушка знала специальные молитвы-заклинания богине Гулу, великой врачевательнице, покровительнице врачей. Каждый, кто заболевал на ковчеге, обжигался, ранился ножом или копьем, приходил к Шуб-ад. Она промывала раны, накладывала мази, давала выпить настойку из трав или корней, а главное, она точно, слово в слово, помнила те драгоценные заговоры, которые читали целители или асу[67] Меде. Хосед дословно записал эти заклинания на глиняных дощечках. От каждой болезни было свое средство и свое слово.