После долгих дней

В свободное время Хосед ходил по ковчегу и рассматривал каждый уголок замысловатой конструкции. Корабль был огромным, деревянным, осмолен изнутри смолой. Самым интересным было рассматривать детали шуруппакского дворца, из которых был построен корабль. То здесь, то там проглядывали морды животных, оперение птиц, замысловатые узоры, изображение аннунаков и других божеств. Как пояснил сын Убар-Туту, ковчег растягивался примерно на триста амматумов, то есть на сто тридцать три метра в длину. По нему можно было бродить бесконечно, открывая все новые и новые детали.

Глядя на стены ковчега, Хосед невольно вспоминал дворец в Меде, где они жили с отцом. Силуэты свирепых львов, разноцветных ящериц, длиннокрылых птиц на стенах всплывали в памяти как вспышки солнечных лучей в пасмурный зимний день. Ему виделся отец, сидящий за столом, размышляющий над еще не застывшей глиняной дощечкой. Что он чувствовал в последний миг своей жизни? Видел ли он, как гибнут жители Меде? Слышал ли он, как кричат женщины и дети, как стонут, не имея возможности покинуть дома, немощные и больные? Все произошло мгновенно? Или люди подверглись страшным долгим мучениям, карабкались по стенам зданий, цеплялись за стволы и ветви деревьев? Как это было? Хосед зажмуривал глаза от ужаса, сдавливал голову руками. Там, под ним, в бездне воды, погребена жизнь, целый мир был похоронен там, и никто не был в силах повернуть все вспять: оживить мертвых, заставить зацвести деревья, запеть птиц, засмеяться девушек, собирающих в полях урожай. Нет! Все нужно было начинать сначала. Нужно было найти силы, чтобы забыть произошедшее, простить стихию за душевную боль, ночные кошмары, необратимость потери. Куда они плыли? К каким берегам? Дадут ли боги возможность доплыть до той земли, которая станет ему и Шуб-ад новым домом?

34

В квартире дома, расположенного в Латинском квартале, на бульваре Сен-Мишель, стоял полумрак, тишина прерывалась голосами и сигналами машин, долетающими через открытое окно, находящееся на пятом этаже. За ним виднелись ветви деревьев, окна дома напротив и небольшое голубое пятно неба со стайкой порхающих птиц. Александр сидел в кресле и смотрел на этот маленький кусочек неба, на птиц, прилетевших, возможно, из тех далеких стран, откуда он тоже вернулся и где была похоронена его мечта, его надежда на обретение того мира, который жил как в его воображении, так и на глиняных страницах древней рукописи.

Он вспоминал, как по его возвращению из Ирака на кафедре в Сорбонне состоялось заседание, на котором обсуждался вопрос о несоответствии Александра занимаемой должности как преподавателя кафедры, так и руководителя экспедиции. Яростнее всех его осуждал Черняков; забыв о главной теме обсуждения, он обрушился с критикой поведения Александра на факультете, не преминул упомянуть о его снобизме, поощряемом Пиошем, вспомнил о дворянском происхождении Александра, припомнил многочисленные статьи и эссе его отца, назвав их пропитанными реваншистским националистическим, а также имперским духом. Черняков заявил в конце выступления, что таким безответственным людям, как этот зарвавшийся юнец, упивающийся своей исключительностью, зазнавшийся, и не без помощи своего руководителя, не место на прославленной кафедре. Где артефакты? Где отчеты, фотографии, документы? Где доказательства существования как самого так называемого Меде, так и мифического Золотого зиккурата? Где все это? – негодовал Черняков.

В защиту Александра выступил Пиош, опровергнув обвинения Чернякова, не имеющие прямого отношения к теме обсуждения, и призвав последнего к объективности, к необходимости обсуждать детали конкретного дела, а не переходить на уровень личной неприязни. Пиош напомнил о том, что фотографии, отчеты, внушительная часть артефактов, найденных в первые месяцы экспедиции, были представлены коллегами Александра по экспедиции: Жанной Шатт, Мари Кутюр, Диком Вайлем и Жаном Нуаром. Пиош охарактеризовал Александра как очень талантливого, но увлекающегося ученого, даже, как он понял из последних событий, в чем-то фанатика своего дела, готового идти до конца ради достижения результата. И этот фанатизм Пиош оценил как опасный. Александру было необходимо преодолеть тягу к авантюрам. Ведь его поведение стало причиной необратимых страшных событий. Вернись они на две недели раньше, как требовало руководство, все участники были бы живы. А теперь, как уже заключил заведующий кафедрой, Александру грозило не только увольнение, но и судебное разбирательство.