После – долго и счастливо

Дальше слова лились на бумагу сами собой, я уже не контролировал себя. И после каждого столкновения с ней писал что-то новое. О том, как она с отвращением морщила нос, рассказывая мне, что ненавидит кетчуп. Ну как вообще можно ненавидеть кетчуп?

С каждой новой мелочью, которую я о ней узнавал, мои чувства расцветали. Поначалу я отрицал их, но они никуда не исчезали.

Когда мы жили вместе, писать стало сложнее. Я писал куда реже, а когда это делал, прятал листки в шкафу, в коробке из-под обуви. До сегодняшнего дня я понятия не имел, что Тесса нашла их, и вот теперь сижу и задаюсь вопросом, когда же перестану усложнять свою чертову жизнь.

Воспоминания снова наводняют мой разум, и мне хочется просто посадить ее к себе в голову, чтобы она прочитала мои мысли и разобралась в моих намерениях.

Если бы она оказалась в моей голове, то услышала бы разговор с издателями, из-за которого я и приехал в Нью-Йорк. Я никогда этого не планировал. Так получилось. Я записал столько моментов, столько наших памятных моментов. Первый раз, когда признался ей в любви. Второй раз, когда уже не взял свои слова обратно. Пока я навожу порядок, эти воспоминания захлестывают и переполняют меня, и я уже не могу от них избавиться.

«Он стоял, прислонившись к футбольным воротам, злой и избитый. Зачем он вообще ввязался в драку с теми парнями прямо в разгар костра? Ах да, потому что Тесса ушла с Зедом, а тот, в свою очередь, бросил трубку после того, как с издевкой сообщил Хардину, что они с Тессой в его квартире.

Это взбесило его куда больше, чем должно было. Он хотел забыться, выбросить эту мысль из головы, почувствовать физическую боль вместо непрошеной вспышки ревности.

«Она переспит с ним? – не переставая думал он. – Он выиграет?»

А в выигрыше ли было дело? Он и сам не знал. Все перепуталось. Хардин не мог сказать точно, когда это произошло, но в том, что это случилось, он был совершенно уверен.

Он сидел на траве и утирал окровавленный рот, когда появилась Тесса. Перед глазами у Хардина слегка плыло, но он помнил, что видел ее отчетливо. На обратном пути к дому Кена она казалась беспокойной, неуверенной в себе и вела себя так, будто он какой-то бешеный зверь.

– Ты меня любишь? – спросила она, глядя себе под ноги.

Хардин был удивлен – чертовски удивлен и абсолютно не готов отвечать на этот вопрос. Он уже однажды признался ей в любви, а потом взял свои слова обратно. И вот она сидит рядом, такая же сумасшедшая, как и всегда, и спрашивает, любит ли он ее, в то время как его лицо распухает и наливается синяками.

Конечно, он ее любил. Кого, черт возьми, он пытался обмануть?

Какое-то время Хардин избегал отвечать на ее вопрос, но откладывать дальше стало просто невыносимо, и в конце концов слова сами по себе выплеснулись наружу: «Тебя. Больше всех я люблю тебя». Это правда, как бы ни было стыдно и сложно ее принять. Он любил ее и с того самого момента знал, что после нее его жизнь уже не будет прежней.

Даже если она его покинет, если проведет остаток своей жизни не с ним, его жизнь все равно не будет прежней. Она его изменила. И вот он стоял с окровавленными кулаками и мечтал стать лучше – ради нее».

На следующий день я дал пачке измятых, заляпанных кофейными пятнами листков название: «После».

Я все еще не был готов это печатать, даже не думал об этом, пока несколько месяцев назад не совершил ошибку и не принес рукопись на один из сеансов групповой терапии. Люк вытащил папку из-под моего стула, когда я рассказывал о том, как спалил дом матери. Это был вымученный рассказ – ненавижу вспоминать об этом дерьме. Но, глядя поверх любопытных глаз, я представлял, что Тесса рядом и что она улыбается и гордится тем, что я в состоянии поделиться своими самыми тяжелыми переживаниями с группой таких же ненормальных незнакомцев, как я сам… вернее, каким был я сам.

Когда доктор Тран отпустил группу, я наклонился, чтобы достать папку, и испытал краткий приступ паники. Затем мой взгляд наткнулся на Люка, и я обнаружил папку в его руках.

– Что это такое? – спросил он, просматривая страницу.

– Если бы мы встретились месяц назад, ты бы уже глотал свои гребаные зубы, – свирепо бросил я, выхватив у него папку.

– Прости, чувак, я не силен в этических нормах. – Он неловко улыбнулся, и я каким-то образом почувствовал, что могу ему доверять.

– Заметно, – закатил я глаза, запихивая вынутые листки обратно.

Он рассмеялся:

– Расскажешь мне, что это такое, если я угощу тебя корневым пивом?[13]

– Нет, ну ты только посмотри! Парочка реабилитирующихся алкоголиков торгуется, чтобы прочитать чье-то жизнеописание.

Я покачал головой, удивляясь, как докатился до такого в столь молодом возрасте. Но я был очень благодарен Тессе: если бы не она, я бы до сих пор прятался во тьме, брошенный там на погибель.

– Ну, после корневого пива тебе не придет в голову жечь дома, а мне – говорить гадости Кейси.

– Хорошо. Корневое пиво – так корневое пиво. – Я знал, что он ходит к доктору Трану не только на парную терапию, но решил не вести себя как придурок и не совать нос в его дела.