После долго и счастливо (ЛП)

— Мне бы тоже этого хотелось, — шепчет он, не отводя глаз. — Прошу, знай, Фрейя, я стараюсь. Стараюсь быть лучше. Я знаю, что это не идеально. Что этого далеко не достаточно. Но я стараюсь, — он поднимает меня со стула и обнимает, уткнувшись лицом в мою шею. — Просто мне нужно ещё немножко времени. Пожалуйста, не сдавайся. Пока что нет.

Я сглатываю слёзы, моё сердце ноет, желая пообещать ему нечто помимо правды.

— Я тоже стараюсь изо всех сил.

Он хрипло вздыхает, крепко обнимая меня. Я утыкаюсь носом в его волосы и вдыхаю — прохладный и свежий запах океана, лёгкий аромат мяты, потому что он чистит зубы трижды в день, после каждого завтрака, обеда и ужина. Потому что его мама так приучила его в детстве, поскольку они не могли позволить себе услуги стоматолога, и он говорит, что никак не может побороть эту привычку.

Я до сих пор помню первый раз, когда гостила в его квартире на выходных и заметила, как он чистил зубы после обеда. Он покраснел и смотрел на раковину, объясняя мне причину. Я обвила руками его талию, крепко обняла. А потом взяла свою щётку и почистила зубы вместе с ним.

Мои ладони скользят вверх по его груди и замирают. Я чувствую это под своими пальцами — тёплый и гладкий прямоугольник со скруглёнными углами. Мои пальцы поднимаются выше, прослеживают цепочку под его рубашкой. Подвеска, которую я подарила ему в первую брачную ночь.

Слезы жгут мои глаза, когда я вспоминаю его подарок — подарок, сказавший мне, как хорошо он меня знал: песня. Песня, которую он написал и тихо спел мне на ухо, пока мы танцевали в свете луны. Песню, которую он не мог сыграть на гитаре, как планировал, потому что мама и папа подкинули нам внезапный медовый месяц в отъезде, и вся наша одежда на холодную вашингтонскую погоду вместе с его гитарой остались дома, вместо них пришлось спешно упаковать шорты и майки, которые так никто и не надел. Потому что мы вообще не выходили из нашего крохотного бунгало у воды.

— Ты до сих пор её носишь? — шепчу я сквозь слёзы.

Ладонь Эйдена ложится поверх моей.

— Никогда и не снимал.

Я поднимаю взгляд, а он наклоняется ближе, и встречаются наши носы, а затем и губы. Дождь искр танцует на моей коже, когда Эйден обнимает меня, когда его хватка сжимается крепче, и он медленно, прерывисто выдыхает. Я подаюсь навстречу и чувствую его, такого крепкого, тяжёлого и тёплого. Обхватив его лицо ладонями, я глажу его щёки большими пальцами.

А потом он целует меня.

Наш поцелуй песней проносится по моему телу, от губ через вибрацию в горле к нежному томлению, нарастающему в сердце и растекающемуся по венам.

«Притормози. Будь осторожна».

Я не хочу. Я потерялась в его прикосновениях. В его вкусе. В силе объятий и в восторге быть желанной. Наш поцелуй ощущается как магия — как падающие звёзды, как голубая луна, как метеоритный дождь — и я заворожена его силой, его редкой ослепительной красотой. Я закрываю глаза, невесомая, затерянная в чём-то столь драгоценном в своей знакомости и в то же время волнительном из-за своей новизны. У него вкус Эйдена, и я вздыхаю, когда он делает то же, что и всегда — немножко напирает. Его язык проникает в мой рот, уговаривает, и лёгкое дразнящее касание переполняет моё тело теплом.

Эйден стонет мне в рот, и я мягко прикусываю его нижнюю губу. Мои ладони скользят по его плечам, сильным, мощным рукам, широкой груди и тяжёлым мышцам, напрягающимся, пока он обнимает меня.

Он ощущается как тот мужчина, что годами забирался на нашу крышу и латал её, когда стоимость новой крыши опустошила бы наши сбережения. Он ощущается как тот мужчина, который спас Редиску с грязного чердака, хотя он ненавидит тесные тёмные пространства; который вёз больного Огурчика в круглосуточную ветеринарную клинику как настоящий гонщик Формулы Один, хотя он твёрдо верит в необходимость соблюдать скоростные ограничения. Он ощущается как мужчина, с которым я красила стены, и его мышцы напрягались, пока он работал рядом со мной, а потом вернулся и аккуратно перекрасил всё ручной кисточкой, потому что я была слишком нетерпелива и неряшлива, чтобы сделать всё нормально.

Прикосновение к нему напоминает мне о мужчине, за которого я вышла замуж, которого я люблю. У меня такое чувство, что он реально здесь, целует меня, хочет меня, и я просто брежу от этого удовольствия.

— Фрейя, — произносит он мне в губы.

Я забираюсь на него, моё тело игнорирует мой мозг, который орёт «Жми на тормоза!». Я бегу впереди паровоза, и мне плевать. Я хочу этого. Я хочу его.

— Детка, притормози, — шепчет он. Крепко обхватывает меня руками, разворачивается и с моим лёгким прыжком усаживает меня на стол, вставая между моих широко раздвинутых бёдер. — Боже, я хочу тебя. Но нам нельзя.

— Почему? — я безумно возбуждена, дёргаю его рубашку, пытаясь стащить её через голову.

— Потому что доктор Дитрих сказала, что нам нельзя.

— Чего? — я застываю, уронив и руки, и его рубашку. — Эта твистер-садистка в биркенштоках обломала мне секс?

Эйден опускает свой лоб к моему, медленно выдыхает.