После дождика в четверг

Первые его попытки установить в поезде справедливое положение вещей были не приняты или не замечены и заставили Будкова вспомнить о Дон-Кихоте. Фролов, конечно, понял его, не такой уж дуб был, каким казался, волчьими петлями уходил он из-под красных флажков, затаивал злобу. И Будков знал: дай он хоть малейший повод, Фролов не растеряется, своего не упустит; шишки набить Будков не боялся, но сознание того, что предпринятые им рискованные и трудные действия бесплодны, его удручало. Когда он раздумывал над причинами неудач, он приходил к мыслям, что Фролов выкручивается средствами запрещенными, подлыми, не брезгует ничем – ни обманом, ни интригами, он же, Будков, ходит тропками прямыми, не нарушая высоких категорий чести и морали. Он и не хотел нарушать их, но понимал, что путь к правде будет у него долгим и, может быть, мучительным.

И в один прекрасный день явилось: «А почему бы с волками не поступать по-волчьи?» Будков привел себе тогда в облегчение множество примеров; из них следовало, что ломиться плечом в стену не самое лучшее. Тогда и надумал он пойти иным путем, но не фроловским, подлым, нет, а окольным, что ли. Для начала нужно было, чтобы на него обратили внимание и невольно сравнили с Фроловым. Теперь он старался быть замеченным, выступал на всяких совещаниях с президиумами, выступал толково и ярко, печатался в многотиражке с дельной критикой и оставлял зарубки в мозгах. Потом пришла очередь моста. Он и тогда не был уверен, да и сейчас не уверен, что мысли его были самыми разумными и стоило отказываться от постоянного бетонного моста, и все же идея с деревянным мостом увлекла его, и он горы сдвинул, а проект пробил. Магические слова повторял в спорах: «Зато мы сможем уже в этом году решительно увеличить освоение капиталовложений», и все примолкали, думали: «Да, освоение капиталовложений…», спорили снова, но потом сами же говорили: «Да, но освоение капиталовложений…»

Ох, как спешил тогда с мостом Будков, ох, как спешил. И испольновские парни спешили, они-то Фролова тоже ненавидели. А Фролов как раз попался на небольшой махинации, потянули его в Абакан, драить собирались, но Будков почувствовал, что и на этот раз Фролов останется при своих интересах, выговором строгим отделается, ну, в крайнем случае, ему не поздоровится по партийной линии, а снять не снимут, не снимут, подумают: «Сукин он, конечно, сын, но кто его заменит, есть у них один молодой, Будков, вроде толковый, да какой он в деле, пока неясно…»

Ох, как Будков хотел послать в Абакан телеграмму с Сейбы: «Мост готов» на месяц раньше срока, нате вам, пожалуйста, сотни тысяч в оборот пускайте и подумайте, нет ли Фролову замены. Ох, как хотел он послать тогда эту телеграмму в Абакан, дорого яичко к Христову дню, а бута не было, проклятого бута не было, маленький гравий мозолил глаза, маленький гравий подскакивал в кузовах самосвалов. Что было делать, из-за этого проклятого бута горлодер Фролов мог остаться на своем месте, на беду сотен людей, на беду этих вот замечательных плотников, которых Будков полюбил. Что было делать?

«А, пошло бы все к черту! Будь что будет?» – махнул тогда рукой Будков, не выдержал, так уж ему хотелось послать телеграмму, утречком, в день обсуждения, взвинчен был, наркоманы, наверное, меньше мучаются, мечтая об уколе морфия, руки Будкова дрожали на сосновской почте, когда ковырял он ручкой зеленоватый телеграфный бланк. «Ничего, через пять дней я все же достану этот бут и заложу его в ряжи», – говорил он себе, успокаивал себя, а уж через три дня привалила комиссия, и ничего ему не оставалось, как водить комиссию за нос, врать, холодея, и подписывать липовые бумаги. «Сейчас они все узнают, все увидят, какой позор, так тебе и надо, авантюристу…» Ничего не увидели, руки жали, вскоре и стал Будков начальником поезда, значит, в самое яблочко попал со своей затеей. Он все обещал себе, что, конечно, в самые ближайшие дни загрузит ряжи, и все будет как в бумагах, но, когда бут пришел наконец, Будков забоялся устраивать починку моста и погнал машины дальше, к Тролу, там и ссыпали бут, якобы для завтрашних тоннельщиков.

Он еще долго психовал из-за моста, все ждал, что правда откроется, и себя укорял, но шли дни, наваливались новые заботы, и все они позначительнее прежних, и, заваленный ворохом их, Будков или забывал о мосте, или вспоминал о нем, как о чем-то мелком и второстепенном в своем новом большом хозяйстве. Дела в поезде шли прилично, все видели пользу от смены руководства, а Будков даже в часы самокопаний говорил себе, что вреда сейбинская авантюра никому не принесла и вряд ли принесет и совесть свою белить хватит. Кроме всего прочего, он иногда занимался теорией и пришел к выводу: столько всяких объективных обстоятельств, столько несовершенных, мягко сказать, людей мешают делу или тормозят его, что волей-неволей и впредь придется ему для пользы же дела иногда ступать на окольные тропки. Но и знать разумную черту, за которой начинается или опошление дела, или преступление. И черту эту не переступать.