После дождика в четверг

И вот, вспомнив о Зименко, который уж непременно будет Терехова поддерживать, тоже чистюля, Будков расстроился, присел в креслице и закурил. И ему стало горько, как давно не было. «Крутишься, крутишься, – думал Будков, – чтобы людям сделать хорошее, и делаешь ведь, и ведь получается, пусть там себе неврозы зарабатываешь, колики в боку, и вот, на тебе! Из-за стародавней мелочи все может пойти прахом». А что же ему тогда оставалось в тот злополучный знойный день, последний день фроловской эпохи? Ведь распрекрасный Терехов тоже не безгрешен, Олег Плахтин много в нем сегодня порассказал – и о том, как мужика сейбинского веслом пришиб, и о том, как машину Чеглинцева приказал корежить, а теперь вот Шарапова послал купцом, и об Арсеньевой, тереховской крестнице, Олег не умолчал. Сведения эти были для будковских ран бальзамом, и не только потому, что их можно было пустить в атаку («в свое время, в свое время…»), а главным образом потому, что нынче они успокаивали Будкова, говоря: «Терехов, как и ты, ничем не лучше…»

«А Плахтин-то, – подумал Будков, – и впрямь может быть полезен…» Хотя он предложил стать Плахтину комсоргом просто так, сгоряча, вроде подарком наградил его за смирение, теперь он думал, может, и вправду стоит двинуть Олега в комсорги поезда. Надо подумать, надо… Зименко рекомендует Терехова, Терехова-то, конечно, изберут, но много ли толку будет от его содружества с начальником поезда? Нынешний комсорг слаб, Будкову не помощник, а Будкову нужен именно помощник, не оппонент и не критик с претензиями на самостоятельность, каким захочет стать Терехов, а помощник, умный, способный со страстью нести массам будковские идеи. Конечно, все нынче должны быть хозяевами и иметь собственное мнение, а изменить их мнение, если оно не совпадает с твоим, можно лишь в споре, убеждением, железными доводами, это Будков знает, но на это уходит уйма времени, а его нет, времени-то, мотки нервов и клеточки мозга, а они не ремонтируются, так уж лучше иметь под руками дельных соратников, которые бы понимали тебя с полуслова. Олег же Плахтин, казалось Будкову, мог бы стать именно таким соратником, Будков вспомнил, как он сегодня подчинил Олегову волю своей, воспоминание это принесло удовольствие. Надо будет сделать Олега комсоргом, как – он уж сумеет убедить своих ребят, не впервой, его уже окружают деловые люди, вот только молодежный лидер слабый…

«Хватит об этом, – сказал себе Будков, – утро вечера мудренее». Он поглядел на часы и посчитал, что может еще помозговать над приспособлением. Протянул руку и взял с полки сухарик.

Когда он спускался с чердака, взвизгнула доска перилец, она не скрипела, не пищала, а взвизгивала, как только он в темноте к ней прикасался, каждый раз он давал себе слово прибить ее, но все забывал в суматохе дней. «Завтра дам парню молоток, пусть приколотит. Пусть приучается…»

Сын спал, и жена спала. Будков чиркнул спичкой – посмотрел, где стул, на который он вешал одежду.

– Что? – приподняла голову жена.

– Спи, Лиза, спи, – успокоил ее шепотом Будков. – Да, знаешь, я решил Ливенцова не увольнять.

Лиза ничего не ответила, Будков нагнулся, нашел ее пухлые губы, поцеловал, он любил их. Стягивая рубашку, он думал о своем решении и радовался ему, тяжесть свалилась с плеч, черт с ним, с этим самодуром Петром Георгиевичем, найдем иной способ выбить проклятые деньги. Он долго не мог заснуть, все ворочался, Лиза во сне вздыхала, а Будков говорил себе: «Так лучше, и совесть жечь не будет». Он был взволнован собственным решением и повторял: «Ну и правильно, ну и правильно…» Вот только досадно было, что завтра же предстояло ему начать свару с Тереховым, а в союзники в этой войне приходилось брать Олега Плахтина. А что оставалось делать?

30

– Передайте два по пятнадцать.

– Пожалуйста, два по пятнадцать.

– До Куржоя, что ли? – спросила кондукторша.

– Я не знаю, до чего тут по пятнадцать, – сказал Олег.

– До Куржоя, до Куржоя, – крикнул парень, – билеты не рвите, не надо.

– Спасибо, – сказала кондукторша.

– А почему же это не рвите-то? – с вызовом сказал Олег.

– А тебе-то какое дело! – рассердился парень. – Стой да помалкивай. Мы сами дружинники.

Рябенькая тонколицая кондукторша посмотрела на Олега, как на врага народа.

– Ишь какой контролер нашелся, – проворчала старуха, соседка Олега. – Деньги, наверное, большие получает.

– Вы бы свою корзинку с золотом на пол поставили, – обернулся Олег к бабке, – я ее не украду. А то мне по ногам стучите.

– Держи, бабк, держи на весу, – засмеялся парень, – неизвестно, что это за тип. Ноги, видишь, ему свои жалко!

Все вокруг зашумели, загудели, возмущаться принялись и уж конечно возмущались им, Олегом, улюлюкали ему, ну не улюлюкали, а просто шуточки сыпали, грубые, глупые да соленые, как грузди из кадок, и ужасно были довольны разгулявшимся своим остроумием. Олег стоял молча, гордый и спокойный, и словно бы не слышал ничего и обо всем забыл.