После капитализма

Но, возможно, стоило бы разобрать, какие именно свойства пространства противоречат потребностям государственного величия. О финансовых расходах мы уже говорили, но стоит обратить внимание на затраты особого рода. Распространение славы требует затрат энергии на преодоление пространства. Слава гаснет с пространством. Б. А. Успенский обращает внимание на то, что в культуре можно найти случаи, когда пышность именования человека обратно пропорциональна расстоянию, отделяющему его от именующего[13]. Пространство может быть полем для будущих достижений, но когда достижения уже есть, то обширность государства прямо пропорциональна тому, в какой степени будет выполняться известный закон об отсутствии пророка в своем отечестве. Иногда именно свое пространство темно для государственного блеска, ибо этот блеск по определению внешний. Соседние государства дружат столицами, и Вашингтон во многих смыслах ближе к Москве, чем сибирские деревни. Зато каждый католический храм— это маленький конденсатор ватиканской славы, его микростолица. Католическая церковь состоит не как СССР из непрерывного пространства, а из дискретной сети столичных центров. Именно поэтому Ватикан можно называть государством-городом— суть в том, что в Церкви нет своей «глухой деревни», то есть нет гасящего звук и свет пространства.

Тут, однако, стоит подчеркнуть: противостояние «церковного» и «пространственного», «ватиканско-египетского» и «советско-ассирийского» взгляда на «имперскость» есть противоречие внутри самой «имперскости», то есть внутри общего подхода к «блеску» как главному критерию оценки государства. Потребительский, гуманистический и демократический взгляд на государство и его пространство стоит все-таки выводить не из идеи церкви, а из более или менее светского либерализма. Суть противостояния пространственности и гуманизма точно сформулирована Паскалем: «Итак, наше достоинство — не в овладении пространством, а в умении разумно мыслить. Я не становлюсь богаче, сколько бы ни приобретал земель, потому что с помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня, а вот с помощью мысли я охватываю и поглощаю вселенную». Комментируя это высказывание Паскаля, израильский философ Арье Барац написал: «Безусловно, именно этот подход лег в основу той переоценки всех ценностей, которая произошла в Новое время. Люди прошлого и нынешние «почвенники» стремятся завладеть пространством, они так или иначе признают Вселенную выше себя и преклоняются перед ее слепой силой. Люди, опирающиеся на внетрадиционное мышление, сознают, что в нашем мире нет ничего безусловного, кроме человеческой жизни, ничего достоверного, кроме человеческого достоинства, что никакая идеология, никакая внешняя «вселенская» схема не должна затмевать эту ценность»[14]. Такое истолкование созданных Новым временем «индивидуалистических, либеральных ценностей», несомненно, предполагает, что эти ценности несовместимы с имперскостью, и механизм этой несовместимостилаконично и четко сформулирован Львом Карсавиным: «Что такое весь процесс разложения империи, как не индивидуализация психики?»[15]. С другой стороны, отречение либерально-гуманистического мышления от «имперскости» во многом связано с тем, что пространство ощущается именно как что-то невыгодное, как препятствие, которое надо преодолеть. Современные наследники славянофильства, традиционалисты, весьма драматически переживают тот факт, что современная западная цивилизация «предала» идею пространства и перешла от сакрализации пространства к сакрализации времени. Вот как пишет об этом один из представителей современного российского традиционализма: «Если все подлинные имперские традиции преодолевали историю за счет особого внимания к сакральным центрам пространства, к культовым атрибутам, восходящим к изначальной Традиции, то глобальный неоимпериализм современной псевдо-Атлантиды исходит, напротив, из ненависти к пространству как таковому. Пространство воспринимается как помеха для быстроты совершения тех или иных операций, подчиненных работе на глобальную экономическую систему»[16].