После казни

Нас, штрафников, распределили по разным камерам. Меня отвели в последнюю, под номером двадцать. Знакомый запах параши, дезинфекционной жидкости и немытых тел. Трехъярусные нары. На голых досках лежали ободранные, грязные, крайне истощенные люди. В правом углу отдельно стояли две койки. На одной — белые простыни, два новых шерстяных одеяла и две большие подушки. На другой — старый матрац и потертое, линялое одеяло. Нетрудно было догадаться, кому они принадлежали. На первой койке, голый по пояс, полулежал староста. Возле него вертелся, беспрестанно хихикая, помощник. Узкий лоб, продолговатое лисье лицо цвета размокшей бумаги и суетливые маслянистые глазки делали его внешность отвратительной. Когда-то, как я узнал позже, этот негодяй был советским гражданином, десять лет отсидел на Колыме. Как и за что попал в Мысловицы, никто не знал. Он то и дело напевал блатную песенку на мотив «Гопсосмыком»:

Песня гопсосмыком интересна,
Сто двадцать три куплета — всем известна,
Я теперь спою иную, ленинградскую блатную,
Как живут филоны в лагерях.

От него слышали только этот первый куплет, за что ему и дали прозвище «Стодвадцатьтрикуплета».

Старосту прозвали Бубновым Тузом. На свободе он специализировался по взломам сейфов. Водка и карты в лагерях строго запрещались, однако у него они не переводились. Бубнового Туза снабжал сам блокфюрер.

В Мысловицкий лагерь попадали люди из многих европейских стран. Не все они проходили через гестаповские тюрьмы и строгие карантины. Многих привозили непосредственно с воли. Кое-кому удавалось пронести в блок деньги, кольца, часы, браслеты и другие ценности. Все это попадало в руки старосты, а от него блокфюреру. Блокфюрер в долгу не оставался, расплачиваясь маслом, колбасой, повидлом. Староста и его помощник держали сотню узников в страхе и повиновении.

В тюрьмах и концлагерях «третьего рейха» существовали неписаные правила, согласно которым новичок, переступивший порог камеры, обязан был доложить старосте о своем прибытии и присягнуть на верность. В то же время тюремная «этика» не позволяла другим заключенным допытываться у новичка, кто он, когда и за что попался. Я хорошо знал о существующих порядках, знал, как держаться. Оставалось подойти и отрапортовать. В это время я заметил расстеленный у порога шелковый платок. Сей дешевый трюк уголовники применяли во всех тюрьмах. Он служил как бы своеобразным испытанием. Чаще всего новичок либо переступал через платок, либо поднимал его и спрашивал «чей?». Тут уж староста мог от души «потешиться».

Чтобы показать себя бывалым узником, я вытер ноги о платок, отфутболил его к параше, подошел к старосте и бодрым голосом (хотя едва держался на ногах после бешеной «физкультуры») сказал: «Мир дому моему!» — зная бытовавший среди уголовников афоризм: «Тюрьма — мой дом родной, а воля — временная командировка».

Староста некоторое время испытующе глядел на меня, видимо, что-то решая, потом сбросил с ноги башмак и приказал:

— Целуй ногу! Его холуй мерзко захихикал, извиваясь и приседая при этом:

— Бубновый Туз! Вы гений! Такой номер отмочить! Сдохнуть можно.

Со всех нар напряженно следили за нашим поединком, и я спокойно ответил:

— Видите ли, господин староста, я был осужден на расстрел, и только вчера этот приговор отменили. Согласно законам уголовного мира — а их мне растолковывал сам Вилли Шмидт! — ваша власть на меня не распространяется.

Эти слова произвели на Бубнового Туза большое впечатление. Вместо того чтобы проучить меня за дерзость, он спросил:

— А ты не темнишь? Назови-ка приметы Вилли Шмидта?

— Над правой бровью шрам, на груди цветной тушью татуировка: голая женщина в когтях орла…

В те времена о Вилли Шмидте знали буквально во всех тюрьмах и лагерях Германии. Немец Вилли Шмидт, по прозвищу Неуловимый Вилли, прославился тем, что создал и в течение многих лет возглавлял международную гангстерскую организацию по ограблению банков и взломам сейфов. Он не брезговал и убийствами.

Немецкая уголовная полиция, поняв свою беспомощность в поимке Неуловимого, в конце концов обратилась к гестапо. Гестаповцам удалось выследить и арестовать Вилли на его даче, где-то в Австрийских Альпах, когда он со своей шайкой встречал новый, 1942 год. Гангстер избежал виселицы. У него нашлись влиятельные покровители и защитники с туго набитыми бумажниками. Его защищали лучшие адвокаты, которые сумели убедить судей, что Вилли Шмидт — патриот Германии. Он грабил только иностранные банки: во Франции, Венгрии, Болгарии, Польше, Швейцарии. Часть награбленного отдавал в фонд «обороны фатерлянда». Учитывая вышесказанное, верховный имперский суд заменил ему смертную казнь пожизненным заключением.