После казни

Гиммлера в этой поездке сопровождали: начальник полиции, он же начальник имперской службы безопасности (СД) обер-группенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер; начальник управления шпионажа и диверсионной службы, или, как он тогда назывался, начальник VI Главного управления имперской безопасности бриганденфюрер СС Вальтер Шелленберг; начальник главного административно-хозяйственного управления войск СС обер-группенфюрер СС Освальд Поль; начальник отдела IV Б-4 управления СС штандартенфюрер Адольф Эйхман; шеф эсэсовских диверсантов, или, как его тогда называли, начальник VI управления гауптштурмфюрер СС Отто Скорцени и другие высокопоставленные чиновники фашистской империи.

Первой из вагонов выскочила личная охрана Гиммлера и выстроилась вдоль железнодорожной платформы. Перед тем как Гиммлер ступил на территорию лагеря, охрана заняла все блоки, мастерские, дорожки, площадки. Вдоль всего маршрута стояли автоматчики.

К двум часам дня напряжение достигло апогея. Узники уже два часа стояли перед блоками по команде «смирно». Некоторые не выдерживали невыносимой жары и напряжения и падали. Таких немедленно уносили в туалетную.

Гиммлер решил пройтись по лагерю пешком; он любил этот лагерь, как никакой другой. Не отвечая на целые хоры «ахтунгов» и «хайлей», среднего роста кривоногий человек с лицом мелкого торговца, в белой эсэсовской форме неторопливо прошел через ворота лагеря. Рядом семенил запыхавшийся Гесс, которому трудно было носить в этот июльский зной свою двухсоткилограммовую тушу. Да и не привык он ходить пешком. За Гиммлером сплошной стеной шли генералы и офицеры из его свиты. Процессию замыкали десяток освенцимских эсэсовских офицеров и среди них начальник крематориев Молл, доктор Менгеле, начальник лагерного гестапо Богер, рапортфюрер Бумтрок и другие.

Гиммлер внимательно всматривался во все, что встречалось на пути.

— Только в Аушвитце я отдыхаю по-настоящему и чувствую себя спокойным[59], — сказал он Гессу в глубокой задумчивости.

— Да, у нас тут хорошо, спокойно, — ответил Гесс. У самых ворот, с правой стороны, как идти в лагерь, росла одна-единственная березка. Увидев ее, Гиммлер остановился, на его каменном непроницаемом лице прорезалось некое подобие улыбки.

— Подросла, красавица, — сказал он. — Смотрите, чтобы за нею был надлежащий уход.

— Я, герр рейхсфюрер, лично слежу за тем, как ухаживают за березкой, — поспешил заверить Гиммлера лагерфюрер, радуясь, что шеф сегодня в отличном расположении духа.

Гиммлер пожелал начать осмотр лагеря с карантинных блоков. Вся свита направилась ко 2-А блоку, который был крайним в верхнем левом углу лагеря.

Начальство еще не показалось, а наш блокфюрер стоял наготове. Раздалась команда «мютцен ап!» — две тысячи шапок ударились о бедра невольников, произведя громоподобный звук. Все замерли, боясь не то что шевельнуться, а даже перевести дыхание. Наконец где-то впереди, за углом соседнего четвертого блока, рявкнуло «ахтунг!» и вслед за тем появилась ослепительная свита.

Ауфмайер сдавленным от испуга голосом, в свою очередь, рявкнул: «Ахтунг»! — и, чеканя шаг, двинулся навстречу Гиммлеру, чтобы отдать рапорт. Едва он успел выбросить правую руку для нацистского приветствия, как Гиммлер нетерпеливым жестом оборвал рапорт и быстро подошел к выстроенным узникам. За ним поспешила вся свита. Издали замелькали высокие тульи с орлами и черепами на кокардах, светло-голубые мундиры генералов с ярко-красными лампасами на галифе и темно-зеленые — эсэсовцев рангом пониже. На солнце засверкали пуговицы, пряжки ремней, лакированные ремни и кобуры пистолетов.

Вот он в середине — один среди всех, словно белая ворона, в белых перчатках, поблескивает стеклами очков, почти до половины закрытых козырьком надвинутой на лоб фуражки. Генералы подобострастно заглядывают ему в лицо, за ними жмутся те, что званием пониже. Никого из них, конечно, не интересуют узники, а волнует только одно — настроение шефа.

Гиммлера я узнал сразу. Дело в том, что в гестаповской тюрьме Кракова в кабинете Крауса висело два портрета — Гитлера и Гиммлера. Во время допросов они все время были у меня перед глазами и навсегда врезались в память. Правда, на портрете Гиммлер выглядел моложе, и на носу у него были не очки, а пенсне.

Живого Гиммлера я наблюдал с острым любопытством. Скуластое, еще не старое, но уже обрюзгшее лицо, оттопыренные уши, крючковатый нос. Бросались в глаза отвислые розовые щеки, треугольные усики, узкий подбородок и глубоко посаженные колючие глазки-пуговки — маленькие черные зрачки в окружении зеленоватого болотца. Холеное непроницаемое лицо хранило следы чрезмерной косметики.