После казни

Пройдя вдоль первой шеренги, Гиммлер замедлил шаг и где-то посередине остановился. Лагерфюрер давал ему объяснения: какая категория узников содержится в этом блоке, откуда они прибывают. Гиммлер слушал молча и внешне совершенно равнодушно. Гесс, между прочим, сказал, что прежде продолжительность карантинного содержания узников составляла шесть месяцев, а теперь не более шести недель: это объясняется тем, что арбайтскоманды чаще нуждаются в пополнении вместо выбывших. Пожаловался, что и при этом администрация лагеря едва справляется, с трудом успевая пропускать узников через карантин даже при условии, что значительная часть прибывающих, как правило, подлежит «особой обработке». Под этим условным термином имелось в виду уничтожение. Преступные правители «третьего рейха» не любили называть вещи своими именами, а всегда прибегали к кодам, шифрам, символам, как, например: «Окончательное решение», «Особая обработка», «Кампания Рейнгардта» и прочее.

— Чем занимаются гефтлинги, находясь в карантине? — спросил Гиммлер.

— Их приучают к дисциплине, к порядку. Кроме того, мы прививаем им любовь к труду и вообще перевоспитываем. В этом отношении у наших кадров значительный опыт, — пояснил Гесс, улыбаясь. — Кроме того, во время карантина мы отсеиваем физически слабых, непригодных к интенсивному труду. Физически сильных вливаем в арбайтскоманды, а больных и немощных лечим. Селекцией занимается комиссия во главе с доктором Менгеле, а лечением — Молл. Карантинники получают половинную норму питания.

— Это правильно, — оживился Гиммлер. — А где Менгеле?

— Я здесь, господин рейхсфюрер! — отозвался один из идущих в хвосте свиты эсэсовцев и молодцевато подбежал к Гиммлеру.

О Менгеле я слышал очень много. Его боялись как огня. К моему удивлению, внешность этого «доктора» никак не вязалась с тем, что о нем рассказывали. В лагере он занимался «селекцией», попросту говоря — выбраковывал больных и немощных узников, как выбраковывают скот, и отсылал их в распоряжение Молла для «лечения», что означало уничтожение в газовых камерах и сожжение в крематориях. Менгеле проводил над живыми людьми свои изуверские опыты: стерилизовал женщин, девушек и даже девочек вплоть до младенцев женского пола, кастрировал мужчин и мальчиков, производил пересадку желез, спинного и черепного мозга, делал резекции здоровых желудков, трепанации черепов, вводил в кровь заразные бактерии и возбудителей эпидемий, испытывал на людях разные яды и новые, еще не проверенные препараты.

Зная от подпольщиков, чем занимался Менгеле, я ожидал увидеть чудовище, вампира. Он оказался высоким, стройным, еще молодым мужчиной с приятной внешностью. Перед ним бледнел даже щеголеватый Ауфмайер. Я не мог и подумать, что четыре месяца спустя мне предстоит ближе познакомиться с ним и во время очередной «селекции» он отправит меня «на лечение» к Моллу.

— Не кажется ли вам, — сказал Гиммлер, — что многие карантинные узники нуждаются в вашем пристальном внимании и лечении?

— Вполне с вами согласен, господин рейхсфюрер. Но лагерей много, контингент гефтлингов велик, а комиссия одна. У меня только три помощника: Клейн, Кениг и Тило. Мы и так работаем сверх пределов возможного.

— Здесь не обязательно быть врачом. Не умеете работать! Все четверо. Возьмите каждый себе в помощь по эсэсовскому офицеру и по писарю — вот уже четыре комиссии. В течение нескольких часов можно осмотреть десять тысяч узников. Вы меня поняли?

— Все понятно! — ответил Менгеле, не выказывая при этом никакого страха перед грозным рейхсфюрером. Более того, он смотрел на Гиммлера даже лукаво.

Гиммлер пошел дальше вдоль строя, туда, где на левом фланге стоял и я. В отличие от других узников на мне была новенькая, хорошо сшитая и подогнанная форма, а на ногах вместо деревянных гольцшугов кожаные ботинки. Это постарались Ганс и Антоныч. Как я уже говорил, внешний вид узника в немецких лагерях играл не последнюю роль. Именно поэтому Антоныч и Ганс позаботились о моем внешнем виде.

Через мгновение я почувствовал на себе колючий взгляд Гиммлера, а когда он заговорил, с первых же слов понял, что речь идет обо мне.

— Спросите этого русского, за что он попал в штрафники, — приказал Гиммлер офицеру, который стоял рядом и держал руку на расстегнутой кобуре пистолета.

По опыту я знал, что отрицать свою вину значило озлоблять фашистов, ставить под сомнение их право карать. Решаю играть роль наивного простачка, раскаявшегося в ошибках, совершенных по молодости и неопытности.

Тем временем переводчик повторил вопрос Гиммлера. Для меня было бы лучше делать вид, что я не понимаю по-немецки, тогда оставалось бы время для обдумывания ответов. Но, с другой стороны, знание языка могло вызвать и положительную реакцию.

— Благодарю вас, господин штурмбаннфюрер, не извольте утруждать себя, — сказал я переводчику и обратился к Гиммлеру:

— Господин рейхсфюрер, разрешите ответить на ваш вопрос?

Гиммлер удивленно шевельнул бровями:

— Ты меня знаешь?

— Вас знает вся Германия! — выпалил я.

— Гкм… — Гиммлеру не удалось сдержать улыбки. — А откуда ты знаешь немецкий?