После конца

Груней овладела хворь. Её болезнь была дурной закономерностью la femme d'emotion. Пробуясь в эпизодических ролях на дачных площадках, она отыграла на слабоосвещенной авансцене своей жизни роль жертвы, пережившей amor fati — любовь к своим страданьям. Я был deus ex machina (богом из машины), чертом из шкатулки, когда вез страдалицу в допотопном дилижансе по замусоренной набережной. Я свёл её в чистый дом на Дубенском переулке, протянул ей антибиотик из дорожной аптечки.

— Аграфена, я ведь не цаца какая, не земский докторишка, я личный врач Его императорского величества, самый действительный, самый тайный его советник. Гриша Распутин снадобье сотворил. Никакого, тьфу тебе, калия и ртути! Во имя Царя! Залпом! И не вздумай выплюнуть!

Я рассказал ей про страну “без царя в голове", пока бедняжка засыпала в своей кровати. Утром я мысленно погладил ее прилежно расчесанные волосы, поцеловал высокий лоб, почивавшие на нем дуги бровей, а затем скомандовал подъем. Мы спустились к воде по Береговой, укрылись в беседке со шпилем подстать столичному. Толпа зелёных ив нарядилась в алое зарево купален.

— Грушенька, послушай! Я провел борозды букв в песке.

На латыни они значатся АBC. Положим, к тебе за кулисы заглянул театрал с букетом для пущего эффекту. Его наружность — это АВ. Предположим, АB и есть твои предпочтительные черты: нос-курнос, подбородок-самородок. Однако про его нутро ты, Грушенька, ни сном, ни духом. Твой внутренний голос толкует: коль в нем имеется прелестные АВ, значится, ему полагается и добродетель С.

— А теперь вообрази! Его образ — это ABQ и Q- не то, что ты вымаливала ночами. Чтобы не попасть курой во щи, надобно интуицию развивать.

— Это как у Коня Доила? — оживилась она.

— Чтобы читать по глазам, надобно чувствовать людей. Чтобы чувствовать людей, нужно личностью быть, а не провинциальной барышней, поджидающей своего случая. Наконец, чтобы быть личностью, надобно, перестать читать истории Конан Дойля и сделать вот так!

Я принял положение. Груня устроилась в точности так.

— А теперь выгони мысли, забудь о том, кто ты есть. Сейчас ты слышишь журчание реки, глиссируешь по ее барашкам. Это не просто река, это поток времени.

Все последующие дни мы уединялись с Енисеем, внимали ходу его мыслей. Я устроил для нее ангажемент в театре у антрепренера Брагина. Облаченная в шинель Груня мотыляла по мостовым, шелестела в сквозняках Калинкиного моста, сердешно взывая: Башмачкин, Башмачкин! Я был единственным ее почитателем, ко мне взывала открывшаяся в ней женщина. Она не была собой, а той одушевленной поношенной шинелью с робкой претензией на принадлежность к своему хозяину.

Я вышел прочь, проверил зарядку на приборе, готовясь соединиться с Груней. К серединке девяностых годов ХХ столетья отечественное искусство дожидалось хозяина в казенном схроне. Заслуженная артистка советского союза Аграфена Семенова посетила свою первую гримерку, поговорила с повзрослевшими призраками улиц. Я уверенно шел ей навстречу подобно тому, как она выстраивала путь ко мне все эти годы. Я обнял ее сзади, прикрыл её глаза ладонью. Мы возвращались на другой берег, подхваченные рекой времени.