После конца (ЛП)

Согласен, у нее не все дома, но это не дает мне права водить ее за нос и притворяться другом, тогда как сам я собираюсь тупо передать ее отцу. Хотя я, вроде, и не притворялся особо. Чтобы в данной ситуации сохранить моральный облик, мне просто нужно избегать любых дружеских проявлений. Она в курсе, что я помогаю ей не просто так — сама говорила. Так что в моем поведении нет ничего плохого, если, конечно, я не буду врать. Или жульничать. Все довольны, всем весело.

Но касаемовоображаемых суперспособностей: весь сегодняшний день она чудила, как могла. Беседовала с птицей. Прижимала ожерелье к земле и разговаривала с ней. Прыгала по камням и смотрела на волны, не переставая шевелить губами. После каждой такой попытки она огорченно ворчала сквозь зубы, но опять принималась за свое.

Она даже не пыталась приготовить сегодня что-нибудь на обед, так что мне пришлось самому разогревать тушенку с бобами, которая оказалась не настолько плоха, как я ожидал. Я и ей оставил поесть, но она скормила все ворону. А сейчас уже почти вечер и, похоже, ужину тоже не суждено случиться, если я чего-нибудь не предприму по этому поводу.

Какое-то время я выжидаю, надеясь, что она сама внезапно вспомнит о вечерней трапезе и быстренько сообразит что-нибудь из купленных припасов. Я усиленно сосредоточиваюсь. Ужин, Джуно. Вспомни об ужине. Черт, если она может прочесть вороньи мозги, то и мои, наверное, тоже.

Конечно же, это не срабатывает. Я перехожу к прямому подходу — спускаюсь вниз к берегу и сажусь рядом с ней на скалу. Она не шевелится, просто продолжает сидеть, положив голову на колени, и смотрит куда-то на воду.

— Ты в порядке? — спрашиваю я спустя минуту-другую.

— Нет, — отвечает она.

— Это из-за того что, я назвал тебя душевнобольной хиппи?

Она устраивает подбородок на коленях и мотает головой, мол, нет.

— Для меня это не новость. Мы уже установили, что ты считаешь меня неуравновешенной. Что, в твоем случае, я рассматриваю как комплимент.

Уголок ее губ едва приподнимается. И есть в ней что-то такое, от чего мое сердце начинает биться быстрее. Да что же это со мной? Не, ну я по-любому подхватил от нее шизу.

Она вздыхает и снова становится серьезной.

— Я останусь здесь, пока не получу знак, куда мне дальше идти. Но я же не удерживаю тебя в плену. Ты можешь уйти в любой момент.

— Несмотря на мои угрозы, я бы не оставил тебя одну посреди дремучего леса, — возражаю я.

— Ведь мне бы не удалось выбраться отсюда живой без твоих уникальных навыков выживания, — добавляет она, стараясь не рассмеяться. — Хорошо. Спасибо за признание, что не оставишь меня в беде. Но ты мог бы высадить меня в следующем городе, — продолжает она.

Я молчу.

— Фрэнки был прав. Я тебе нужна, не так ли? — спрашивает Джуно. Я чувствую себя загнанным в угол и пожимаю плечами. Она не пытается давить на меня и снова смотрит на воду.

— Если тебе так не нравятся ящерицы, отчего тогда ты слопал их целых три штуки? — бормочет она, и я не могу удержаться от смеха. Она одаривает меня слабой улыбкой, но затем вздыхает и на ее лице отражается усталость.

— Ты так и не поела, — говорю я. — И хотя ты едва ли перекинулась со мной парой словечек за целый день, я не мог не заметить твоих продолжительных бесед с неодушевленными предметами всех видов. А когда они тебе так и не отвечают, у тебя такой вид, словно ты хочешь их разнести в пух и прах.

— Звучит по-идиотски, верно? — спрашивает она.

Я киваю.

— Звучит по-идиотски… и выглядит тоже. Почему бы тебе просто не смириться с поставленным тобой же диагнозом «душевнобольная» и оставить меня в покое?

— Потому что видок у тебя на редкость кислый. А друзья не позволяют друзьям раскисать. — Я сказал так, зная, что она не ответит. Она никогда не отвечает.

— Значит, ты мой друг? — спрашивает она недоверчиво.

Вот блин. И кто меня за язык тянул? Я пожимаю плечами и разглядываю воду.

— Ну, я бы не сказал, что прямо лучший друг и все такое, но на деле не так уж и сильно меня бесят твои причуды. Особенно прямо сейчас.

Она почти улыбается. И сердце — опять за свое — крутит сальто в груди. «Нет, Майлс. Только не это», — призываю я сам себя.

Она заводит разговор:

— Расскажи мне о себе. Не обязательно что-то важное.

Я наклоняюсь и подбираю с земли камешек. Верчу его в руках, чувствую его гладкость, вращаю в голубоватом полуночном воздухе, наблюдая, как он переливается. И затем бросаю как можно дальше в воду, а, дождавшись всплеска, поворачиваюсь к ней и говорю:

— Меня исключили из школы за несколько месяцев до выпуска.

— За что?

— За списывание на тесте, — признаюсь я, — помимо всего прочего.

— За что еще?

— За протаскивание в школу алкоголя и травки.

— Травки?

— Наркотиков.

— О. — Она колеблется секунду, но затем спрашивает:

— Так зачем ты списывал? Разве ты не учил?

— В том-то и дело. Мне не было необходимости списывать. Я выучил, и я знал все ответы. Не знаю, зачем я это сделал.

Я пытаюсь вспомнить и не могу. Да это и не важно. Такая ерунда, я проделывал это миллион раз.

— Наверное, просто чтобы проверить, сойдет ли мне это с рук. Ради острых ощущений.