После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.

Близ устья Перехвали – «Перехвала», рядом с одноименным селом Перехваль краеведами XIX в. было неоднократно описано «место «Городище… в урочище Романцы… в 120 кв. сажен, с севера ограничено отлогами Дона, с прочих сторон рытвинами и ямами»[731], где «кусты Романцевского леса… находятся от нынешнего Данкова только в 10 верстах, от места же старого… в 40» и где «подле устья Скверны… и поднесь видны заросшие травою холмы, ямы и рытвины, свидетельствующие о бывших здесь некогда укреплениях»[732]. Современный автор даже отметил наличие здесь неких зримых остатков городских оборонительных сооружений и тайного подземного хода[733].

Итак, если одноименные лес и урочище по р. Перехваль напротив устья Золотухи – «Скверны» – на самом деле «Романцево с уездом» докончания 1483 г. и «Романцев весь» договорной грамоты 1496 г., стоит задаться вопросом, с какой целью великий князь московский Иван III отмежевал рязанскому «сестричу» анклав из земель «купли» отца, Василия Васильевича Темного на правобережье Верхнего Дона вблизи собственного Ельца.

Возможно, свою роль здесь сыграло промысловое значение Романцева. Взаимоотношения московского и рязанского правящих домов традиционно, в течение всего XV в. носили со стороны Москвы патрональный, почти семейный характер прямой опеки. С этой точки зрения забота Ивана III о материальном благополучии рязанского племянника и крестника («Романцев весь» докончания 1496 г. присутствует в нем, как отмечалось выше, прежде всего в качестве промысловой территории) не выглядит со стороны Ивана III чем – то противоестественным. Однако почти наверняка свою роль сыграли и другие факторы, как минимум два.

Первый связан со сложным переплетением династических интересов и традиций удельного «держания» трех ветвей Рюриковичей, московских, рязанских и черниговских, на правобережье Оки и на Верхнем Дону.

Водный путь по Дону как известно, существовал издревле и начинался, во всяком случае в начале XVI в., у Старого Данкова, в отличие от Нового Данкова, появившегося после Смуты на правом берегу Дона, стоявшего изначально на левой, Ногайской стороне[734].

Вблизи Старого Данкова еще в XIV в. находился рязанский город «Дубок вверху Дону»[735]. Именно через Дубок, соединенный кратчайшей сухопутной дорогой со столицей Рязани, Переяславлем на Оке и водными путями через Проню и Ранову с «переволокой» до р. Воронеж, притока Дона, осуществлялась торговля Москвы с золотоордынскими городами и Крымом[736].

Судьба рязанского Дубка, в свою очередь, была тесно связана с историей ряда уделов на правобережье Оки, Тарусского, Козельского и Елецкого княжеств, в которых сидели князья из дома черниговских Рюриковичей[737].

По докончанию 1381 г. великих князей Дмитрия Ивановича Московского и Олега Ивановича Рязанского Дубок и ряд других пунктов на правобережье Оки хотя и «доселе потягло к Москве», но в тот момент принадлежал Рязани, при этом являясь прежним владением тарусских князей[738]. Как предположил В. А. Кучкин, Дубок и прочие владения Тарусы за Окой могли перейти к Москве еще в середине 40-х гг. XIV в[739].

В 1393 г. была решена судьба самой Тарусы и оставшейся у тарусских князей части удела: ярлык на Тарусу купил в Орде московский великий князь Василий Дмитриевич. Тарусские князья утеряли самостоятельность, став «слугами» великого князя московского, но остались на своем уделе и даже сохранили часть вотчинных прав, в том числе на сношения с Рязанью[740]. В московско-рязанском договоре 1402 г. формула о принадлежности Дубка Рязани повторена дословно, с сохранением указания на его прежнюю принадлежность Москве, а до этого Тарусе[741].

Почти одновременно с переходом Тарусы к Великому княжеству Московскому в состав последнего вошел Козельский удел, в 1404 г. переданный Василием Дмитриевичем двоюродному дяде, князю Владимиру Андреевичу Серпуховскому, но через два года отошедший к Литве[742]. Москва вернула себе Козельск только после кончины великого князя литовского Витовта в 1430 г., вторично утеряла его в 1448 г., вернув окончательно только в 90-х гг. XV в.[743]

Таким образом, Козельский удел уже в начале XV в. должен был считаться московской великокняжеской вотчиной[744]. С этой точки зрения становится понятным и статус Ельца как московской «вотчины», декларируемый докончанием 1483 г.: елецкие князья были «отраслью» козельских[745].