После любви

– Помните, совсем недолго. У меня могут быть неприятности.

Неприятности по распространенной туристической схеме «все включено», за процент допустимого риска продажный gendarme15 уже получил, так почему я должна переживать о его судьбе?

– Я все поняла.

Он оставляет меня у лестницы. Дважды за последние двенадцать часов я оказывалась вблизи нее, дважды поднималась по ней – и оба раза без всякого принуждения. Ступеньки, скрытые мраком накануне, теперь хорошо видны: каждая выбоина намертво откладывается в памяти, каждая царапина фиксируется в мозгу – старые окаменевшие окурки, косо приклеенная к стене пивная этикетка, рисунки и надписи на камнях – по ним можно изучать географию, историю, механику, летательные аппараты, турнирные таблицы мировых чемпионатов по футболу, коды и шифры разведок.

1 «Отправляйся к дерьму!» (исп.).

Лестница пуста, кроме меня, надписей и окурков, на ней никого нет; я зажата между голосами, доносящимся снизу, и голосами, летящими сверху. Верхние регистры явно перевешивают, они становятся все слышнее, ну вот – последние метры подъема и я оказываюсь на смотровой площадке.

Стоило ли избавляться от одной толпы, чтобы попасть в другую?

Нет-нет, это не толпа, а если толпа, то чрезвычайно упорядоченная. От нее меня отделяет еще два полицейских в форме и при исполнении, остальные – в штатском: джинсы, рубахи, строгие пиджаки, все вперемешку. Мужчины – молодые и не очень – стараются передвигаться по площадке аккуратно. В просвете между полицейскими я вижу присевшего на корточки фотографа: вспышка, еще одна – и фотограф отступает, меняя ракурс.

То, что открывается мне:

тело, лежащее ничком у противоположной стены. Левое колено подогнуто, левая рука вытянута вперед, скрюченные пальцы тщетно пытаются ухватить пустоту перед собой.

Пальцы.

Недлинные, но и не коротышки какие-нибудь. Черная рубаха, джинсы и светлые мокасины – Фрэнки встретил новый день в том же прикиде, в котором проводил старый.

Фрэнки.

Потому что тело у стены – и есть Фрэнки.

Мертвый серфер, которого я успела узнать как живого сотрудника дельфинария, рекламного агента по продаже сухих строительных смесей и… что еще было в списке?

Сейфы. Сыры.

«Estoy en la mierda».

Фрэнки как в воду глядел, только он не в дерьме – в крови; плиты, на которых он лежит, залиты кровью. Ее так неестественно много, как будто располосовали быка, две дюжины быков, а совсем не человека; она отделена от самого Фрэнки целомудренной черной рубахой, может быть – это не кровь Фрэнки?

Может – это не Фрэнки?

Фрэнки.

Никаких сомнений. К горлу подступает тошнота, голова кружится как во время посещения аттракциона «американские горки», и я хватаюсь за стену, чтобы не упасть. Убийство. Фрэнки. Я пытаюсь отвлечь себя составлением безумного кроссворда, где слово «Фрэнки» занимает горизонтальную строку, а слово «убийство» – вертикальную. Совпадения хотя бы одной буквы достаточно, вот они и зацепились друг за друга, как миленькие, что здесь произошло?!.

Убийство Фрэнки.

Вряд ли дельфины опечалятся. Вряд ли сухие строительные смеси впадут в тоску. Тошнота все не проходит, головокружение усиливается; я же никогда не боялась вида крови, перевязать палец, пораненный при резке овощей, было для меня парой пустяков, так что изменилось теперь?

Время. Место. Действующие лица.

Хотя сходство Фрэнки с бесчувственным, безжизненным овощем теперь куда сильнее, чем мое с ним сходство. Чем сходство с любым из мужчин, слоняющихся по площадке. И с любым из мужчин, слоняющихся по городу. И с любой из женщин. И детей. И собак. И кошек с вытянутыми телами и непомерно длинными лапами.

Реакция была бы совсем другой, если бы накануне вечером я сама не привела Фрэнки сюда. Здесь он и растворился в темноте, что если я была последней, видевшей Франсуа Пеллетье живым? А убийство… Убийство произошло у меня на глазах, и не моя вина, что – в кромешной темноте – я его не заметила. Да нет же, нет! Как можно не заметить убийства (даже совершенного во тьме)? не услышать ни малейшего шороха, не зафиксировать ни малейшего движения?.. Ночь сделала меня слепой, а слепой свидетель – не свидетель.

Спорный тезис.

К тому же я лишена тех неоспоримых преимуществ, которыми обладают настоящие слепые, – тонкого слуха и острого обоняния, если меня решат расспросить о происшедшем суровые люди в штатском – толку не будет никакого.

Стоп.

А почему, собственно, меня кто-то должен о чем-то расспрашивать? Я не хочу иметь ничего общего с лужей крови, растекшейся под Фрэнки. И с самим Фрэнки тоже, еще вчера вечером я решила отправить Франсуа Пеллетье в отставку, он не оправдал моих ожиданий, и слава богу, что не оправдал, иначе не было бы ночи с Алексом.

Я – просто любопытствующая особа, просочившаяся сквозь оцепление за деньги. Воспользовавшаяся жадностью и нерадивостью личного состава городской gendarmerie – все претензии к нему, не ко мне.

– Мадемуазель, – слышу я позади себя вкрадчивый голос. – Пойдемте, мадемуазель.

Светло-песочный вор, брат открыточного вора.

– Вам больше нельзя здесь оставаться.

– Да, конечно.