После любви

Если бы хозяин дома отсиживался в Париже, я еще могла бы это как-то объяснить. Лукавый старик (или все же лучше называть его пожилым крепким мужчиной?) прожил во Франции достаточное количество лет, чтобы получить гражданство или хотя бы вид на жительство. И женат он был на француженке, тогда при чем здесь Лондон? Может, Лондон имеет отношение к тому восхитительному набору техники, которую я видела в комнатушке с хорошо замаскированной дверью и которую никак не назовешь бытовой. Спутниковый телефон, компьютер, саквояж – я не успела сунуть нос в его внутренности, а жаль; возможно, там бы тоже нашлось немало интересного. А если даже и нет – телефона и компьютера вполне достаточно, чтобы перестать доверять дядюшке Исе. Скромному вдовцу, пребывающему в ожидании племянников из Танжера.

Танжер – вотчина контрабандистов. Это и ребенку известно.

Я не могу утверждать, что дядюшка Иса – контрабандист. Но то, что он лжец, не вызывает сомнений, «вот, купил здесь дом, русская Саш'a» – надо же, какой прохиндей!..

– …Не стоит соваться туда, Доминик.

– Я просто поговорю с ним.

– Что это изменит?

– Я хочу вернуть все, как было, – неожиданно заявляет Доминик после паузы.

– Вряд ли это получится.

– Я хочу вернуть тебя.

Расстояние, лежащее между нами, придает толстяку смелости. Для того чтобы преодолеть его, придется переплыть море – неплохая тренировка для жирного брюха и неразвитого плечевого пояса. Доминик выйдет из волн обновленным – стройным, поджарым, с бугрящимися мускулами, с морской солью на коже, с морскими лилиями в волосах. И тогда он с полным основанием, с напором неотразимого самца, сможет сказать: «Я хочу вернуть тебя». Милый, милый Доминик, бицепсы и трицепсы не изменят ровным счетом ничего.

– А ты, Саш'a? Ты хочешь вернуться?

– Да. – Греха черной неблагодарности я не совершу.

Тем более здесь, сидя в парижском отеле. Мое телефонное «да» безопасно, оно не предполагает действий, не обещает близости – помехи в трубке, неполадки на линии, его можно отнести к разряду несбыточных мечтаний Доминика о Марракеше, Касабланке, Рабате, хотя… Марракеш перестал быть для него мечтой, самое время устремить взоры к Парижу.

– Ты не приедешь? – с замиранием сердца спрашиваю я.

– Нет. Я должен быть здесь, в Эс-Суэйре. Слава богу!..

– Париж красив, да?

– Да. – Еще одно бессмысленное телефонное «да».

– Как у Sacha Distel?

– Как у Ива Монтана.

– Я позвоню тебе вечером. После того как поговорю с этим стариком, Исой. Ты ведь будешь вечером в отеле?

– Конечно.

– Береги себя, Саш'a.

– И ты, Доминик. И ты.

Я слышу короткие гудки – на том конце провода, в Эс-Суэйре, Доминик не просто положил трубку, он оборвал связь. Волевым усилием, как я предполагаю. Доминик всегда был немного странным, с гибелью досок для серфинга странности усилились; кажется, я уже прогоняла эту пургу, – только сумасшедший мог пожертвовать отелем, чтобы вытащить из-за решетки никчемную девицу. Только сумасшедший. Мозг Доминика (и без того некрепкий, капризный, тепличный), окончательно расклеился после убийства. Не того, которое якобы совершила я, а того, которое совершил он. И речь идет не об одиночном факте, а о самой настоящей резне, бедные доски!.. Так я тогда о нем и подумала: маньяк, нездоровый человек. Конечно, я благодарна ему…

Ни хрена не благодарна.

Пока я находилась в камере, я могла сопротивляться. Не соглашаясь с обвинением, раз за разом доказывая непричастность к самой настоящей резне, бедный Фрэнки!.. У марокканского следствия были проколы, отсутствие у меня мотива, например. Ссора с некогда любимым человеком на почве личной неприязни – эту версию нельзя рассматривать всерьез. Ссора еще не повод взяться за бритву – раз, никто не видел, как мы ссорились, – два, спички – три. Вот оно! Я выпустила из поля зрения спички. Если бы я жгла их в поисках выроненной бритвы – наверняка от них остались бы огрызки. Ошметки. Обгорелые остовы. Но ни о чем таком араб-следователь мне не доложил, а я, фефела, – не додумалась порасспросить. Впрочем, и так ясно, чтобы он мне ответил:

Спички унесло ветром с океана.

И они считают, что я им поверю. Марокканские идиоты.

А теперь еще и старый лгунишка дядюшка Иса. С самого начала мне чудилось в нем что-то фальшивое, ненатуральное, какой-то подвох, изъян. Дядюшка – не владелец дома, следовательно, он врал мне изначально. Сознательно. Ничего особо криминального в такой лжи нет, но она автоматически вызывает недоверие и ко всем другим пассажам Исы Хаммади.

Он видел, как мы с Фрэнки поднимались на смотровую площадку? – очень мило, но никто этого не подтвердит.

Он заявил, что я спустилась вниз около полуночи, и при этом даже не потрудился взглянуть на циферблат часов? – очень мило, но никто этого не подтвердит.