После нас - хоть потом

Ко второму за день закату изнемог князюшка Столпосвят, с голоса спал. Как вскинулся в седло при виде знамения, так и метался, сердешный, по градам и весям теплынским - собирал людишек на рыночных площадях, речи творил… Лошадушка - вся от пены белая, сменить пришлось. Будь на его месте кто другой духом послабже, жилою потоньше, - ей-ей, не выдержал бы: закрыл глазки да лег на салазки… Да только не из таких князюшка-то наш! Нутром чуял: не тот нынче день, чтобы в праздности да неге полеживать. Тут так: не удержался за гриву - за хвост не удержишься… Куй, пока брызжет!

Спешившись у высокого боярского крыльца, князюшка оперся на окатистое надежное плечо Блуда Чадовича, постоял, перевел дух и лишь после этого поднялся, тяжело ступая, по лесенке с хитро выточенными перильцами.

- Кликнул? - устало спросил он, даже и личика не повернув в сторону боярина.

- Ждет… - почтительно молвил тот, поддерживая князюшку под локоток.

Когда подступили к горнице, за дверью кто-то взлепетал по-берендейски, но с греческим выговором:

- Цестны целовеки так не делают!.. Долзен - плати!..

Боярин распахнул дверь перед князем. Пол в горнице устелен был ковром, стол накрыт нарядной скатертью, на окнах - занавесы да наоконники, поставец сиял серебряной посудой. Красовались в тарелях [94] всевозможные яства, а в самой середке стола выгибала шею лебедь целая, нерушеная.

На лавке, промакивая тафьею выпуклую плешь, пригорюнился Лют Незнамыч, а перед ним метался, запальчиво взмахивая руками, смуглый изобиженный грек.

Вяло ответив на приветствия, князюшка сел за стол и принял из рук боярина полный кубок доброго вина. Выцедил, прищурив правое око, закусил заморской маслиной, поставил кубок, призадумался. Потом вскинул бровь и глянул на скукоженное личико розмысла.

- Вишь, как оно бывает-то, Лют Незнамыч… На смирного беду нанесет, а прыткий и сам набежит… Так что не помогло тебе смирение твое… Влез по уши - полезай и по маковку… На участке-то хоть спокойно?

- Куда там!.. - Розмысл с горечью махнул тафьей. - Вече [95] собирают, в доски железные бьют…

- А чего хотят?

- Да зябко молвить, чего хотят, - передернув плечиками, отвечал Лют Незнамыч. - Родислава Бутыча скинуть мыслят. А на место его Завида Хотеныча прочат…

- Разумно… - одобрил Столпосвят и мигнул боярину. Тот живо наполнил кубок.

- Да мало ли что разумно! - вскричал розмысл. - По Уставу Работ…

Князюшка поперхнулся и, проплеснув вино, грянул донышком в стол.

- По Уставу?.. - взревел он, да так, что из оконного переплета чуть стеклышки не посыпались. - Это по какому же уставу вы нас позавчера заморозками пожаловали? А сегодня и того чище - ночи лишили!.. Давно пора в шею гнать этого вашего хрыча Родислава Бутыча, пока он тут светопреставления нам не учинил! И правильно Завид Хотеныч сделал, что грамоту его разорвал! Ишь! Один дельный человек на всю преисподнюю - и того убрать норовят…

- Против главного розмысла - н-не пойду, - выговорил с запинкой бледный Лют Незнамыч.

- Не пойдес - плати, - тут же заявил чернявый. - Ми, греки - цестны целовеки…

- Да немыслимо сие! - возопил в отчаянии Лют Незнамыч. - О чем глаголишь, княже? Или грамоту царскую тебе еще не вручили?..

Столпосвят насупил брови и поднес кубок к улыбнувшимся устам.

- Вручили… - рек он напевно и выпил. Развел усы, огладил бородушку. - Велит мне та грамота снять с кормления участок Завида Хотеныча… И, пока не покорится, припасов ему не поставлять…

- Так неужто не снимешь?

- Ну почему же… - невозмутимо пророкотал князюшка. - Сниму-у… - Тут он бросил на Люта Незнамыча исполненный грозного лукавства взор. - Только не его участок, а твой. Твой, розмысл! На второй день у людишек животы подведет - они тебя самого съедят… сольцой не посыпая… А порушь-ка мне, боярин, лебедь белую!..

Блуд Чадович взмахнул ножом и, раскроив птицу, поднес с поклоном на блюде наиболее лакомый кус.

- Неужто и царя не страшишься? - пролепетал ужаснувшийся розмысл. - Прознает ведь…

Вместо ответа Столпосвят взял неспешно в обе руки лебяжью ножку, поднес было ко рту, как вдруг, опечалившись, вернул на блюдо. Воловий глаз князюшки внезапно налился слезой.

- Царь-то наш батюшка… - молвил князь, в расстройстве отодвигая тарель. - Помер болезный… Вот уж месяц тому, как помер…

- Как?!

- Греческая хворь прикинулась, - утирая глаз согнутым пальчиком, с грустью пояснил Столпосвят. - Кондратий называется…

- А сразу-то почему ж не огласили?..

Вздохнул князюшка.

- Да вишь, брат мой окаянный Всеволок, смуты испужался… Молил-молил меня никому не сказывать, да и другим запретил. Да только, видать, правды-то не утаишь…

Скорбная и в то же время очумелая тишина постигла горницу. И в тишине этой скрипнула, спела тихонько дверь. На пороге, поджав губки, стояла стройная, как веретенце, боярышня - заплаканная и сердитая. Окинув беглым взглядом розмысла и дядюшку со Столпосвятом, уставилась исподлобья на грека. Тот не понял - вскинул брови, покатал туда-сюда черные маслины глаз, неуверенно цокнул языком…