После наступления темноты

Гарри взял её руку в свою, чувствуя, как дождь проникает между их ладонями. Она была такой нежной и маленькой, ее рука, ее драгоценная и прекрасная рука, на безымянном пальце которой все еще красовался бриллиант, который он подарил ей все эти годы назад. "Ты помнишь?" - тихо спросил он. "Ты помнишь, как это было раньше?"

"Нет".

"Но ты хочешь, правда?"

"Да".

"Предательство - злобный зверь".

"Как и чувство вины. Как и гнев".

"Да."

"Я не знала, я..."

"Ты не хотела знать. Но ты всегда хотела".

"Нет".

"И будешь знать снова", - сказал он ей, нежно поглаживая подошвой большого пальца ее макушку. "Это будет не скоро".

"А потом?"

"А потом ты узнаешь правду".

"Она освободит нас?"

Он хотел бы видеть ее лицо, но оно было скрыто дождем. "Только я".

Ее рука выскользнула. Но она не исчезла.

Она была разбита вдребезги - оба - и с тех пор латала себя, как живое чучело, конгломерат идей, мифов и возможностей, бурных мыслей и невысказанных слов, шатко скрепленных клеем и ржавыми скобами, ее внутренности - сено, трава и сухие листья, когда-то красивые и живые, а теперь мертвые, бессмысленные. Мысль о муках, о том, что он годами терзался этим осознанием и решил похоронить его, спрятать в себе, а не принять как реальность, искалечила его не только эмоционально, но и психологически. Оно методично подтачивало его рассудок и силы, став в итоге идеальной питательной средой для агонии и безумия.

На руках и коленях Гарри пробрался к луже света на полу подвала. Он упал на задницу и сидел, задыхаясь и фыркая, уже не от усталости, а в состоянии, находящемся где-то между проклятием и благодатью. Одно было не так уж далеко от другого. В конце концов, они были братьями. Келли сидела напротив него, склонив голову, ее волосы были всклокочены, а тело омыто не дождем, а толстым слоем свежей крови; белки ее глаз выделялись и пугали на фоне багрового цвета. Гарри опустил взгляд на свои руки. Странно, но они наконец перестали дрожать.

Теневые существа ползали вокруг него, как хищные насекомые, кружась вокруг лужи света, приближаясь, но никогда не входя в неё, их рычание и шарканье тел эхом отдавалось по цементному основанию. Мучения Гарри были живы и воплощены, они преследовали его и сейчас, неумолимые и беспощадные.

"Уходите!" - крикнул он. Те, кто был ближе всего, отступили в темноту, но продолжали кружить, как хищные волки, которыми они и были. "Уходите!"

"Ты не можешь страдать за грехи других", - сказала Келли, ее голос был булькающим, а рот и горло полны крови.

"Большинство людей страдают именно за чужие грехи".

"Грех", - повторила она в ответ, - "кажется, это такое архаичное слово".

"Как же нам тогда назвать это?"

"Может, не стоит ничего называть".

"Я мечтал об этом", - сказал Гарри. "Я мечтал об этой крови".

"Я тоже". Она потянулась к нему с таким выражением лица, какого он давно не видел, и ее рука упала совсем рядом, а с кончиков пальцев потекли пунцовые капли. "Мне так жаль, милый".

"Мне тоже".

"Уже очень поздно".

Что-то упало в круг света. Забинтованное существо, все еще испачканное кровью и грязью, вышло из тени и, отчаянно стоная, пробиралось по полу, пока не добралось до Келли. Вблизи, при свете, Гарри увидел, что ноги были отвратительно отрублены, а может, оторваны или отгрызены, а окровавленные, зазубренные обрубки наспех перевязаны грязными бинтами.

Вот как они там работают. Сначала они делают тебя пригодным.

Потом спускают вниз.

Келли нежно потянулась к нему, напомнив Гарри о том, как она однажды потянулась к Гаррету, когда он был совсем маленьким, и притянула тварь к себе на окровавленные колени. Оно тоже потянулось к ней, вцепившись руками в ее шею, словно боясь, что она его отпустит. За бинтами мелькнули те же странно знакомые глаза и устремились на него.

И тогда он понял.

Окровавленными пальцами Келли осторожно сняла повязки с его головы. Остальные подошли ближе, разорвали круг, стали наблюдать...

Подобно тому как, слушая собственный записанный голос, можно обнаружить, что он удивительно чужой, взгляд в собственные глаза иногда приводил к такому же замешательству.

Когда последняя лента упала, открыв истинный ужас, боль и опустошение на лице Гарри Фремонта, его схватили, вырвали из ее рук то, что осталось от его тела, и унесли обратно во тьму. Он кричал и плакал, но его попытки произнести слова не увенчались успехом: ему показалось, что у него отрезали язык или, возможно, раздробили челюсть.

Несмотря на темноту, Гарри смог разглядеть, как остальные тащат то, что явно было им, к лабиринту труб.

"Господи Иисусе", - сказал он, отворачиваясь. "Неужели я в аду?"

Келли закрыла глаза, становясь единым целым с кровью. "Не совсем".