После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Вдруг становится слишком поздно. Мы не поговорили и не можем найти друг друга снова. Война врывается в нашу черноморскую идиллию и разлучает нас навсегда...

Сегодня из Берлина приедет Гудрун. Она привезет нам деньги, некоторые документы и другие материалы и примет участие в дискуссии. Элла, Тилль и Анжелика встретят ее в аэропорту Бургаса. После завтрака они отправляются в путь в приподнятом настроении. После обеда они хотят вернуться.

Мы с Региной отправляемся на пляж, пока они втроем отправляются в Бургас. Раша остается в доме.

Мы остаемся одни у воды. Загорелые и растерянные, мы играем. Обремененные будущим, но все равно счастливые. Регина ложится на солнце, я сажусь у воды и отдаюсь моменту.

В море дует легкий и слабый ветер. Он не создает ни большой впадины волны, ни пены, ни гребней воды, только мягкие, нежные, спокойные колыбели на поверхности моря. Мой взгляд блуждает по ним в необозримую даль, туда, где вода несет небо и где эти две стихии, кажется, замыкают мир. Я доверяюсь величию моря и вечности неба. Мои глаза не видят ничего другого, и если бы я мог заглянуть в глубину, то и там увидел бы только вечное величие. Я удаляюсь от всего, что меня держит, и ощущаю неоспоримую вечность, в которой я резвлюсь, в которой я рискую показаться смешным в своих попытках исцелить мир. В этой вечности я — неудачник. Но самое главное: в ней мы — прежние. Мы хорошо и мы плохо живем. Ощущение вечности — полезная, увлекательная штука. Именно поэтому люди изобрели время. Вечность — это опьянение, время — это моя реальность, и в ней я воспринимаюсь через то, что я делаю.

Я делаю.

Пустая банка из-под кока-колы выкатывается на пляж.

Она тихонько дребезжит, перекатываясь по размытым частицам му- шера.

Это выводит меня из состояния отсутствия, а также рука Регины на моем плече. Она села рядом со мной.

«Я все время хотела тебе сказать, — начинает она, — но ты, похоже, не хочешь этого слышать».

«Что именно я не хочу слышать, в конце концов, я не избавлена от этого».

«В Берлине, перед тюрьмой... я был готов предать все... включая тебя. Мой страх был сильнее всего, я хотел убежать».

«Но ты этого не сделала». Я хочу успокоить ее. Она носила это в себе несколько дней, как скрытую рану. «Кроме того, вы втроем решили поехать».

«Да, — тихо говорит она, — но это неважно. Я хотела уйти. В те минуты мне было на все наплевать».

Она плачет. Я хотела бросить тебя».