После отбоя

— Не дам. Не отпущено нам времени на раскачку, тем более в таких вопросах, как изучение настроения рабочих. Некоторые думают, достаточно составить годовой план строительства, заложить расчеты в утробу электронно-вычислительной машины — и дело пойдет само собой. Дудки! Пока к ним не прикоснется человек, эти цифры мертвы. А о настроении человека ЭВМ ответа не дает, этот ответ должны искать мы, партийные работники.

— Я этим и занимаюсь.

Павел Иванович умолк, смущенно взглянул на Точкина и уже спокойнее проговорил:

— Спасибо, Борис! Упреки-то не в ваш адрес, а в адрес секретаря парткома. Мало ему надавали тумаков на партийной конференции…

Около автомашины секретаря парткома поджидал заместитель управляющего по кадрам Стрепетов.

— Неотложный вопрос, Павел Иванович.

— Валентин Никитич, голова разламывается. Может, отложим до завтра?

— Не могу! Двадцать человек за один день уволились из треста. Причины? Обманули с жильем, дом не строят. Это женатые, семейные. У холостых — другое: «Мертвый сезон». Делать нечего. И ведь ни куда-то в центральную Россию едут, а в соседних трестах устраиваются. Как тут не встревожиться?

— Валентин Никитич, одной тревоги мало, нужны конкретные меры по закреплению кадров. Обдумайте сами, посоветуйтесь со своими работниками, с коммунистами, и завтра встретимся…

Павел Иванович тяжело опустился на жесткое сиденье газика. Хотелось одного: скорей добраться до дома и упасть в кровать. И тут же подумал: «А как же с институтской задолженностью?»

Но ему не удалось ни упасть в кровать, ни сесть за письменный стол: дома его поджидала соседка, Мария Николаевна Магидова. Она принесла тысячу извинений за поздний визит и никак не могла справиться с волнением, начать разговор. Пальцы рук, губы, щеки нервно дергались. Таранов усадил ее на диван, сам устроился рядом, стараясь подчеркнуть свою приязнь к ней, расположить к откровенной беседе.

— Я… я за советом к вам, Павел Иванович, необычным советом. Дело в том…

Сбивчиво, непоследовательно, то касаясь сегодняшних дней, то удаляясь в историю, Мария Николаевна посвящала Таранова в свою личную жизнь:

— Андрей Ефимович чуть ли не с первых дней женитьбы был черств, безразличен ко мне, заботился лишь о себе, о своем служебном благополучии. Этому посвящались все знакомства, встречи, поездки, письменная связь, праздничные застолья. На людях — Маша, Машенька, Мария Николаевна, наедине — только «ты», а чаще обходится и без личных местоимений, по Островскому: «Прими… подай… пошла вон!» Временами, при особенно хорошем настроении, он позволял мне высказывать свое мнение, терпел мои замечания, как терпят неизбежное, скажем, появление комаров весной, но так же, как от комаров, отмахивался и от меня. Он не жил со мной, он терпел меня. Его устраивал домашний комфорт, вкусная еда, верноподданность рабыни.

Единственный раз я ослушалась его — пошла работать на завод к Снегову, и жизнь стала нестерпимой. Продолжала теплиться надежда на сближение с вами, пусть посмотрит на настоящую семью, но после истории с выборами в партком и это исключено…

Мария Николаевна умолкла на полуслове, ее глаза потухли и как бы ушли в глубину. Хозяйка подала ей стакан воды. Было страшно слышать стук зубов о закраины стекла. Настя села с ней рядом, тронула за плечо, посоветовала:

— Спокойнее, Мария Николаевна, рассказывайте, как мне. Павел поймет.

— Да я уже все рассказала.

— Нет, вы не сказали главного.

Не сразу, очевидно преодолевая самый сложный душевный барьер, Мария Николаевна едва вымолвила:

— Мне страшно оставаться с ним…

Тишина была тяжелой, мрачной, в ней все еще витала исповедь человека о своей искалеченной жизни. Первой очнулась Настя, внимательно посмотрела на мужа и не то с укором, не то с тревогой спросила:

— Павлуша, а мне кому на тебя жаловаться? Лицо серое, как холстина. Открыла дверь и не узнала, не было бы Марии Николаевны — вскрикнула бы от испуга. Случилось что-нибудь?

— Нет, Настя, обыкновенный рабочий день.

3

Скирдова не приняли в главке ни завтра, ни послезавтра, перенесли на следующую неделю. И все отсрочки передавались через секретаря, без объяснения причин. Невольно думалось: идет искусственное нагнетание напряженности, психическая подготовка перед разговором с начальством. Семен Иулианович, кажется, уже начал привыкать к такому, с позволения сказать, «стилю» руководства и терпеливо ждал, когда поступит сигнал о срочном прибытии в главк. Именно так все и произошло: длительное бренчание на нервах и команда о немедленной явке. И опять без указания, по какому поводу…

Семен Иулианович беспокойно переступил порог кабинета Виноградского. Евгений Георгиевич неестественно прытко преодолел земное притяжение и, широко улыбаясь, пошел навстречу управляющему.

— Не сетуйте, Семен Иулианович, не сетуйте, и мы не всегда сами себе хозяева. Присаживайтесь. Да нет, сюда, поближе, поближе.