После перелома

«Хенде хох!» — раздался повелительный голос командира отделения Авдеева, ворвавшегося в помещение. Находившиеся там офицеры пытались оказать сопротивление. Тогда Авдеев дал по ним длинную очередь. Зазвенело стекло. Помещение заволокло дымом. Толстый лысоватый полковник решил воспользоваться этим. Он с завидной резвостью выпрыгнул в окно. Отстреливаясь из пистолета, немец подался в сторону леса. Рядовой Воронов не дал ему уйти далеко. Меткая очередь настигла фашиста, который оказался командиром 43-го пехотного полка.

За отвагу, проявленную в этом бою, многие бойцы подразделения Басанова были отмечены правительственными наградами. А сам сержант Батор Басанов был удостоен звания Героя Советского Союза.

Как я говорил выше, город Опочку противник сильно укрепил. С утра 14 июля 15-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Н. Г. Хоруженко вынужден был прекратить атаки. Бомбардировщики 15-й воздушной армии нанесли по обороне врага мощный удар. Лишь после этого нашим частям удалось ворваться в город. Гитлеровцы перешли речку и укрылись за высоким земляным валом. Оттуда хорошо просматривались все улицы. Из-за старинного крепостного сооружения неприятель засыпал гвардейцев снарядами и минами, а потом предпринял контратаку. Наших воинов удивило, что вражеские солдаты на бегу что-то бесновато и громко кричали. Из опроса пленных мы потом узнали, что перед боем их для храбрости напоили шнапсом. Но и это не помогло. Попытка фашистов восстановить положение провалилась. Их пехотный полк был наголову разбит, а один из батальонов, прижатый к реке Великая, целиком пленен.

Во второй половине 15 июля ударом с трех сторон разрушенный и сожженный фашистскими варварами город Опочка был полностью очищен от врага.

...Вечером к нам на КП зашел начальник политуправления фронта генерал-майор Афанасий Петрович Пигурнов. Ни на кого не глядя, он присел на табурет, расстегнул ворот гимнастерки, хмуро сказал:

— Ездил по городу. Понатворили здесь нацисты. Глубокую зарубку оставили по себе...

И он поведал нам историю, может быть и не самую трагическую из тех, что случались в те годы, но страшную. Я хорошо ее запомнил.

...Бои уже гремели где-то недалеко от Опочки. Жители города целыми семьями направлялись в лес, спасаясь от угона в фашистское рабство. Покинули родные очаги и Тимофеевы, Петровы, Кузьмин. Они вышли под вечер, когда бой завязался уже на окраине Опочки. Ночь застала беженцев у кладбищенской ограды, вдоль которой чернели окопы. В них горожане решили отсидеться до рассвета в надежде, что к утру фашисты будут выбиты из города.

Среди ночи совсем близко послышались шаги и резкие, чужие голоса. Потом над замершими людьми появились силуэты солдат в касках. По дну укрытия скользнул луч карманного фонаря, послышалась команда, из которой понятным было только одно слово: «Шнелль!» Когда все, кто был в окопах, вылезли наверх, один из гитлеровцев спрыгнул в яму и принялся перетряхивать пожитки. Он рылся долго, но ничего подходящего для себя не нашел. Тогда, сердито сопя, фашист стал медленно обходить женщин и испуганно прижавшихся к ним детей, трясущихся от страха старух. Приблизившись к Степану Кузьмину, он неожиданно выстрелил ему в спину. Другой солдат на глазах у матери убил Анатолия Петрова. Женщина кинулась к немцу, схватила его за руку, но тот отбросил ее ударом сапога и еще раз выстрелил в лежащего Анатолия. 

Оккупанты спешили удрать. Видимо, только поэтому они не расправились с остальными.

— Я видел мать Петрова, — взволнованно проговорил А. П. Пигурнов. — Она и сейчас у меня перед глазами. На лице скорбь... ненависть... Мы опубликуем эту историю во фронтовой газете. Пусть каждый боец знает о ней. Пусть в нем еще сильнее горит справедливый огонь ненависти к врагу...

На следующее утро мы с генералом С. И. Тетешкиным поехали посмотреть город. Он был разрушен. По выезде из Опочки вдоль Псковского шоссе мы увидели кирпичные корпуса, опутанные, словно паутиной, колючей проволокой. Это городской концлагерь.

Сколько патриотов провело здесь свои последние часы, сколько советских людей погибло под страшными пытками! Читаем надписи на стенах. Особенно их много в камере № 20. Предсмертные строчки выведены карандашом или кровью, нацарапаны стеклом или гвоздем. Каждый узник старался оставить хотя бы свое имя.

Всматриваемся в неровные каракули: «Михайлов Иван, 1924 года рождения. Приговорен к смертной казни».

На внутренней стороне двери совсем еще свежие следы чего-то острого: «Здесь сидело 7 партизан... Одного латыша увели неизвестно куда... Четырех расстреляли 30 июня 1944 года... Я еще сижу. Судьба неизвестна. К. Ахматорнов. 8 июля 1944 года».

Чуть ниже той же рукой дописано:

«4 часа. На расстрел иду. Москва, 10, 4-й Грохольский проезд, дом 10, кв. 5. Ахматорнов Костя. 11 июля 44 года...»

* * *