После победы все дурное забудется...

Мама сыграла свою роль в жизни Маруси и Вовы в эту тяжелейшую фронтовую зиму: она была дома с Вовой, когда Маруся ходила по очередям, она готовила обеды, она нравственно поддерживала Марусю во все трудные минуты, а их было много. Как мать, бабушка и гражданка, она сделала все, что могла и ушла из жизни, отдав живым все свои силы до последнего. Ее последняя воля — чтобы я поддерживала и не покидала Марусю, чтобы мы сблизились. Володе она просила передать, что она всегда любила его и прощала ему его выходки, потому что знала, что он ее любит по-своему и всегда заглаживал свою вину. Она советовала ему жениться на Але. Она просила еще раз сказать ему, что гордится тем, что он защищает Родину в Балтфлоте. Если в Мариенбурге уцелеет дом, то мы говорили с ней о том, что пусть он будет передан Володе, но с непременным условием, чтобы мы могли приезжать туда летом погостить, словом, чтобы все это напоминало нашу довоенную жизнь. Перед смертью у нее было несколько мучительных часов, она была в это время одна, я должна была идти на Петроградскую, а Маруся — оформлять Вовкины документы. Потом вернулась Маруся раньше меня, они хорошо, душевно поговорили, она успокоилась. Мне все хотелось ее еще лечить, но она умоляла не мешать ей умирать. Я старалась сделать для нее все возможное в наших условиях, чтобы облегчить и скрасить последние дни и часы. Она поняла это и ценила. Умерла она тоже во сне. У нее за час до конца началась рвота. Она попросила переложить ее на бочок и подпереть спину подушкой и укрыть еще потеплее. Потом она уснула. Даже всхрапнула. Потом стало странно тихо. Я подошла и огладила лоб и лицо — оно уже холодело.

Мы с Марусей подождали час — убедились, что все кончено. Теперь внук и бабушка лежат успокоенные, а нас тревожит и мучает, — удастся ли нам похоронить их достойно. И если для них приходится сейчас много бегать, справляя документы, то их продовольственные карточки более чем существенны для нас, особенно для поддержки Маруси. Начинается борьба за жизнь и укрепление Маруси, она еще очень слаба, ей довелось сразу много испытаний, и поднять ее нужно. Держится она стойко, героем, и нужно развить эту сопротивляемость и бодрость духа.

У меня странное, спокойно- торжественное и одновременно будничное состояние духа. Вот уже вторую неделю я веду хозяйство и хожу только за обедом на Петроградскую в школу. Я сыта. Я обязана этим сначала больным, потом покойникам, да будет благословенна их память. Я обязана им этой поддержкой в самое для меня критическое время. Мертвые поддерживают живых. Потом — у меня было несколько удивительно хороших, важных, откровенных разговоров с мамой. Они все очень важные. Потому что единственные, предсмертные, похожие на исповедь и с той и с другой стороны. Эти-то разговоры и разорвали скорбь и печаль и породили какую-то надежду на радость, породили желанье биться за жизнь и положить все силы в жизнь. Тут очень хорошо передает это траурный марш Шопена.

22. II

Сегодня похоронили маму с Вовой на Больше-Охтинском кладбище (Мезинская дорожка). Могила глубокая, сухая. Могильщик на руках, как детей, уложил их в могилу. Было как-то грустно- успокоенно. Мы с Марусей выполнили свой долг — и счастливы этим. На кладбище — солнце, синий снег, птичьи голоса, уже веет покоем. Еще прошли через одно испытание — смерть самых близких людей в тяжелейшее время. Когда нет ни медикаментов, ни питания, когда сердце разрывалось от муки, что ничем нельзя было помочь и спасти. Я странно-торжественно-спокойна. Я очистилась через эту смерть близких от каких-то мелочей, встала над мелочами. У Маруси — стойкость и сила духа. У нее здесь хорошо, и я буду приходить сюда, как в дом отдыха из нашей суетной, неприятной сейчас квартиры на Петроградской. Потом, если буду жива, решим с обменом комнат и съедемся. Хочется. Глядя на фронтовые дела и весну, начать набирать силы для новой жизни. Конечно. Еще не смею верить. Что vita nuova возможна для нас, слишком тяжело все время.

24. II. 42

Всю нашу жизнь сломила и перевернула война, она как бы надвое разрезала нашу жизнь, на две несращиваемые половинки: Н. Н. Жит., бросив дом — полную чашу, любимую работу, почетное, заслуженное положение, спасая детей от фашистских бомб, — уехала, бежала в Ачинск и фактически начала жизнь сначала. Семья Шил. в Кирове — и вся тяжесть пала на Галину Дмитриевну, — а здесь брошена прекрасная квартира, роды в пути. Жив ли Сергей Петрович, — не знаю, не имею от него вестей с осени, — а перед ним была блестящая будущность в институте, — сдать диссертацию, звание доцента, а потом рукой подать до профессора. Может быть, с этим кончено навсегда.

А наша семья? Мама и Володя теряют все хозяйство в Мариенбурге, дядя Павля — в Елизаветине. Мы все не успеваем уехать — и переживаем ужасную фронтовую зиму..