После праздника

…Он считал: времена переменились. Преувеличивал разрыв между тем, что было, и тем, что есть, исходя в основном из сегодняшней своей непризнанности. И находил в этом оскорбление не только себе — своему времени. Ему казалось, он защищает принцип, свою эпоху, а получалось — искал оправдание лишь себе…

…Он шел по городу, якобы ни на кого не глядя, но на самом деле все видя, отмечая: так, этот не поздоровался, а этот тоже отвел глаза, сделал вид, что не заметил, но все же кое-кто еще помнит — еще не забыли меня!

Конечно. Он ведь жил в этом городе долго. И  п р о с т о  люди, для которых он был  п р о с т о  человек, встречаясь, узнавали его, здоровались. Обычные приветствия обычных людей в обычной, нормальной человеческой жизни. Но он воспринимал их как почитателей, как поклонников своего таланта, у которых хватило мужества, несмотря на происки его врагов, хранить ему верность.

А они  п р о с т о  с ним здоровались.

Здоровались… А кое-кто, правда, думал…

…Вот идет старый человек, опираясь на палку, в берете, с бантом. О нем мало кто сейчас слышит, о нем почти забыли. В нем явно заметно чудачество, он, по-видимому, не очень счастлив. Но он интересен хотя бы уже тем, что был очевидцем многих событий, что в нем, помимо, может быть, даже его сознания, скрепилось, сцепилось вчера и сегодня — пусть даже и драматически. Есть люди, на которых поступательное движение времени не действует, проходит бесследно. А есть такие, кто несет в себе печать событий, истории, с наглядностью очень поучительной. И возможно, даже сам человек не догадывается, как богат, содержателен оказывается его опыт, какую он являет ценность для будущего, помимо своих личных качеств, достоинств или ошибок. И сколько еще затратят сил, душевной энергии потомки, чтобы во всем этом разобраться, все до конца понять…

СЛЕД НА СНЕГУ

Да, непрочна, недолговечна слава. И трудно смириться человеку, когда-то ею обласканному, с тем, что теперь она покинула его.

В тяжелом пальто с меховым воротником шалью режиссер Максимов стоял возле «рафика», ожидая, когда подойдут остальные члены бригады: его носатое лицо, как обычно, выражало обиженную сердитость.

Организовало эту поездку бюро пропаганды трех творческих союзов: кинематографистов, журналистов и писателей. Пришлось действовать общими усилиями, так как охотников отвлекаться от новогодних приготовлений и ехать выступать в подшефный подмосковный район немного. А в последний момент двое оказались больными, так что наличествовали лишь четверо. Пожилой, когда-то известный режиссер Максимов, нахохлившийся, ушедший подбородком в меховой воротник, — надо заметить, он явился раньше всех, точно к одиннадцати. Худенький, верткий, с болезненным лицом, лихорадочно энергичный и считавшийся модным поэт Алексей Хомский. Грузная дама-журналистка с рассеянной полуулыбкой на сильно напудренном лице и добрыми коровьими глазами. И совсем еще молоденькая актриса, с успехом снявшаяся в своем первом фильме.

Все они уместились бы в легковой машине, но прислали «рафик». Расселись по одному у окна. Знакомиться нужды не было, достаточно уж наслышались друг о друге, так что интерес к общению ни у кого не возник.

Ехали молча. Сначала по слякотной бесснежной Москве. Потом по широкой загородной трассе, потом дома городского типа начали перемежаться низкими деревянными домиками, и можно было наконец осознать, что на дворе зима.

День был по-зимнему яркий, солнечный, нарядный. И трудно не поддаться его открытой радостности, не улыбнуться, пусть даже про себя, этой свежей чистой зиме.

У здания райкома остановились, потоптались по хрусткому снегу, глотнули морозный воздух — но времени терять, увы, нельзя. И они покорно, организованно поднялись друг за другом по лестнице на второй этаж в приемную первого секретаря, где их, конечно же, уже ждали.

На длинном столе, образующем вместе со столом первого секретаря букву «Т», стояли тепличные гвоздики, вазы с яблоками и бутылки минеральной воды.

Режиссер Максимов как вошел, так сразу откупорил бутылку и жадно выпил. Грузная дама-журналистка, немного помедлив, решилась очистить яблоко. Молодая актриса сидела, ссутулив худую спину, с грустным отрешенным лицом, еще, по-видимому, не отойдя от недавно сыгранной роли. И только новая роль могла бы ее спасти, освободить от прежнего образа: себя самое-то актриса уже успела забыть. Да, новая роль — только в этом было спасение…

Что касается верткого, считавшегося модным поэта, то он, сосредоточенно глядя перед собой, курил.

А первый секретарь тем временем, взяв указку, обвел N-й район на карте Подмосковья, сообщил краткие о нем сведения, показатели успехов, обязательства, взятые на эту пятилетку. Дама-журналист вынула блокнот и что-то записала. Актриса еще больше сгорбилась. Поэт загасил сигарету. Режиссер воду больше не пил.