После праздника

Вернувшись домой, Валентина выложила из сумок  д о б ы ч у. Мама сквозь очки, удерживающиеся на кончике носа, разглядывала свертки, раскладывала.

— Мама, — Валентина за плечи ее обняла, — ну что ты вскочила? Я сама разберусь. Как спина-то сегодня, ноет?

Мама подняла на нее глаза, в которых куда больше появилось детского, чем осталось его в глазах и Татки и Леши. «Боже мой, — у Валентины в груди заломило, — а была такой строгой, и я боялась ее».

А ведь как давно она, Валентина, отучилась ощущать над собой чью-то власть, слушаться, подчиняться чьей-то воле. Она сама собой и другими распоряжалась, по крайней мере в своем доме. Опекала, заботилась, распекала. И мама, старенькая, старалась чем могла помочь, и в виноватой ее поспешности, с которой она двигалась, делала что-то, Валентиной вдруг угадывалось такое, отчего хотелось расплакаться, прощение у мамы просить.

Но мама, наверно, тогда удивилась бы, испугалась: «Что ты, Валя, что ты, дочка? Разве не дружно, не ладно мы живем?»

Жили ладно. Но, бывало, говорили, смеялись, и мама со всеми вместе, но недоумение застревало в милых ее глазах, точно спросить она хотела и не решалась: ой, о чем это вы?..

Люди по-разному стареют. И некоторые из самолюбия, из гордости словно торопят свою старость, жуют губами, шаркают подчеркнуто, выпячивают нарочно старческий свой эгоизм. А все равно ведь нуждаются в тепле, в добром слове и вместе с тем, будто спасая свою честь, пресекают с раздражением попытки им посочувствовать; их это оскорбляет как доказательство их немощи, хотя разве не награда за пережитое, прожитое — желание взрослого сына, дочери подставить родителю свое плечо?

А иные за молодость изо всех сил цепляются, в прятки играют сами с собой, не желая понять, как со стороны выглядят, тогда как другие… Но не о них речь, а вот Валентинина мама мамой осталась и сделалась бабушкой. И двадцать лет назад, поев ее голубцов, Котя Рогачев решил: да, придется жениться. Так он с той поры шутил…

Валентина редко испытывала склонность к отвлеченным раздумьям, ее захлестывало сиюминутным — и дай бог справиться с ним. Вероятно, тем и объяснялось, что, когда она вдруг замирала, ее соображения оригинальностью особой не отличались. Да и многие ли могут этим похвастаться? Другие, до нас, что-то поняли, но стирается во времени след, и каждый протаптывает свою тропинку как бы вновь, по-своему.

Валентина глядела на свою мать. Она привыкла к ее морщинам, привыкла, отправляясь куда-то с ней вместе, вперед проталкиваться, прокладывая, так сказать, дорогу, ведя мать за собой как еще одного своего ребенка. Мать сдалась. Без жалоб, без нытья, без ворчливого ропота — отступила на шаг, предоставив дочери право решения, выбора. Хотя она и посоветовать могла, когда ее мнением интересовались. Но в этой кажущейся ее податливости обнаруживалась и твердость.

Давным-давно, когда Валентина только замуж вышла, ссора у нее с мужем произошла, — и разумеется, кто должен был оказаться ее союзницей? — конечно, мама. Но мама сказала: «Котя прав». Валентина возмутилась, изумилась: «Мама, да ты что? Объясняю снова… он… а я…» — «Котя прав», — точно не слыша, мать повторила. Валентина посмотрела на нее и будто споткнулась. Рухнула всегдашняя ее опора. Мать наблюдала со стороны. Даже без сочувствия, строго.

Теперь вдруг вспомнилось: как она, мама, тогда решилась? Муж, отец Валентины, умер, единственная дочь из родного Калинина в столицу подалась, и с фабрики мама ушла, где восемнадцать лет проработала, получала скромную пенсию. Но хватило, значит, духу выждать. «Котя прав» — так ответила на дочкин клич. Рискнула. Могла дочь обидеться, отдалиться, но вынуждена оказалась повзрослеть, принять на себя груз взрослой ответственности, груз жены. Так мама решила, сумела. А вот сейчас Валентинин черед настал, и она сама сумеет ли?..

— На ужин сырники сготовим? — Мама спросила буднично, не представляя, в какие дали забралась мысленно ее дочь.

— Давай, — дочь оттуда, из далей, откликнулась. — Татка обедала? И не звонила?

Валентина смотрела в окно. Вчера — ну ей-богу! — она открывала форточку, оглядывала двор, найдя среди копошившихся в снегу малолеток Татку с жестяным пестрым игрушечным ведром, звала: «Домой!» Дочь, закинув голову в шерстяном шлеме, отвечала: «Мама, посмотри, какие у меня куличики».

Валентина вздохнула:

— А Леша с катка не приходил?

И отвернулась, чтобы мама лица ее не углядела. Стыдно, какая-то глупая жалостность к себе. И толком не объяснить. Точно не знала она сама той Валентины, у которой дочь выходит замуж! Да, конечно, довольна должна быть. А Валентина, другая, оставалась молодой, беспокойной, взбалмошной. И ей захотелось — внезапно до слез захотелось притиснуть к коленям годовалого, слабо еще стоящего на ножках ребенка — с в о е г о.

Та же, первая, довольная, Валентина хмыкнула: ну ты даешь!