После России

— Видишь ли в чем дело, я вообще, как уже говорил, советской литературы практически не знаю, я ее не читал даже в университете. Думаю, что это было просто инстинктивно. Я как бы отталкивался от советской литературы, еще в школе это была рутина, школа убивала мой интерес к советской литературе, хотелось чего-то такого, чего не было в те годы. А потом в университете я ориентировался на западную литературу. Урнов в этом смысле оказался отчасти прав, когда он раздраженно писал, что успех Саши Соколова легко, дескать, объяснить тем, что он, будучи сыном советского дипломата и родившийся в Канаде (он, видимо, не знал, что я провел в Канаде всего четыре года после рождения…), раньше нас с вами получил доступ к западной литературе. Но я думаю, что Урнов читал те же самые книги, которые читало и мое поколение. Он читал, а я не читал. Я предпочитал, повторяю, западных писателей, И здесь еще раз не могу не отметить наши замечательные переводы. Вот кому я должен быть благодарен — нашим переводчикам. Я думаю, такого уровня переводчиков, как советские, на Западе нет. И это большая проблема литературной эмиграции. Можно написать прекрасно, а как передать это прекрасное другим? На мой взгляд, в Америке существует только один по-настоящему сильный, мощный, феноменальный переводчик — Майкл Хайм, профессор Калифорнийского университета, который переводит с одиннадцати языков. Мне так повезло, что он стал моим переводчиком. Когда прочитал в его переводе мой третий роман. «Палисандрия», и понял, что-это написано едва ли не лучше оригинала, я был более чем доволен. Это огромное везение. И когда я спросил его, как же он успевает так много переводить, где он берет время, он ответил: «Я не смотрю телевизор».

А вообще в Америке нет института переводчиков, нет переводческой школы, и это проблема большая. Как правило. этим занимаются совершенно случайные люди.

— А твое начало — это все-таки СМОГ?

— Ну. конечно, я один из «первосмогистов». СМОГ — это Самое Молодое Общество Гениев, или — Смелость, Мысль. Образ. Глубина. 12 февраля 1965 года мы организовали первое наше выступление в библиотеке имени Фурманова на Беговой. Нас было человек пятнадцать из тех, кто все это создал. А сейчас примазываются многие… Мы встречались в знаменитом литобъединении, которое вел поэт Эдмунд Иодковский в клубе «Новатор», у метро «Академическая», а потом все лето жили у него на даче, в деревне Игнатово, по Савеловской дороге, у станции Икша. А потом нас стало человек двести, и все, кого ни встретишь в любом городе, говорят: «Старик, помнишь, мы с тобой начинали СМОГ?»

Ведущие у нас были поэты — Леня Губанов, Володя Алейников, Володя Батшев. Коля Недбайло был нашим едва ли не единственным художником, а Володя Бережков — бардом. Мы продержались полтора года…

— И вошли в историю. Ведь известно, что 14 апреля 1965 года была первая неофициальная демонстрация в Москве. По инициативе молодежной литературной группы СМОГ около двухсот человек прошли от памятника Маяковскому к Центральному дому литераторов с лозунгами, содержавшими требования творческих свобод. Среди них — лозунг «Лишим соцреализм девственности!»

— А через год, летом 1966-го, 19-летнего Володю Батшева якобы за «тунеядство» выслали в Красноярский край, в село Большой Улуй. Эдмунд Иодковский ездил в Сибирь навещать его. Еще кого-то сослали, кого-то выгнали. Но это оказалось самым интересным событием в жизни нашего поколения. Если бы тогда была такая свобода, как сейчас, наверное, мы бы состоялись гораздо раньше и лучше. Сейчас все это «собирание камней» коснулось и СМОГа. Я знаю, что готовится сборник о СМОГе, мы уже все написали, что могли, друг о друге.

СМОГ распался. Потом я три года проработал в «Литературной России» при Константине Поздняеве, в отделе национальных литератур. Говорят, что я был очень подающим надежды — и самым молодым сотрудником «ЛитРоссии». Я пришел туда с улицы. Нашлись какие-то добрые люди и сказали: «Напиши, как умеешь». Я написал несколько заметок, меня взяли, стал работать. Это была страшная мельница — каждодневная, до потери сознания. Но это была прекрасная школа, и, несмотря на всю консервативность этого органа, у меня остались самые лучшие чувства к этим людям. Много ездил по России, писал о национальных проблемах местных писательских организаций. Переписывал материалы за писателей. Приходилось часто переписывать «от и до», чтобы как-то поместить в рамки газеты, как-то привести к общему знаменателю все материалы. В «ЛитРоссии» я работал профессионально, это был самый грамотный еженедельник, настоящий русский язык.