После России

— Мережковский никогда не смеялся. Бунин хохотал в злобе… О книгах Ирины Одоевцевой «На берегах Невы» и на «Берегах Сены»? Бунин выведен превосходно. есть и другие интересные страницы. Саму Ирину Владимировну не видела, не удивляйтесь, с тридцать девятого года, помню ее тонкой, изящной блондинкой… О Николае II? Девяносто пять процентов населения держал в темноте, не прощаю ему, до чего довел страну… В Марине Цветаевой было что-то трагическое от рождения. С людьми ей было страшно трудно, и с близкими и с чужими она была как будто с другой планеты. Для нее все было не так. Она сама творила вокруг себя драмы. Из-за тяжелого характера многие от нее отворачивались… Считаю, что во всей эмиграции гением был только Набоков… Из нынешних советских писателей не знаю почти никого. Ким? Не знаю. Татьяна Толстая? Не знаю. Петрушевская? Не читала. Анастасия Цветаева? Не знаю… Меньшевики — это ведь только одно поколение. Их давно уже никого нет в живых… О сталинских лагерях далеко не все в эмиграции знали и верили, что они есть. Думали, что это все пропаганда врагов Сталина. Федор Раскольников явно покончил с собой, выбросился утром из окна… А вы знаете, что Скворцов-Степанов был масон?.. Однажды А. Ремизов сказал мне: «Россия это сон»… Из современной музыки очень высоко ставлю и ценю Шнитке… Одно из потрясений — письмо Лили Брик из Финляндии с восторженными словами о «Курсиве…». Я говорила себе: «Боже мой! Это сон, сказка — эти замечательные слова о моей книге». После этих слов все остальное так меня не ударяло. Как Маяковский относился к Ходасевичу? По-моему, и он, и Лиля Юрьевна его ненавидели. Эльза Триоле от меня отворачивалась… Совершенно случайно прочитала в журнале «Октябрь» рассказы Трапезникова. Вы знаете, очень талантливый писатель… Возмущена некоторыми вашими литературоведами: они приезжают в США, в архивы, и просто воруют документы, вырезают прямо-таки варварски… Совершенно потрясена Ленинградом, его провинциальностью — как же можно до такого довести великий город: блеклые дома, обшарпанные. запущенные, все заколочено, подколочено, в дверях торчат гвозди, двери болтаются, в подъездах грязно и страшно. Не то. что было когда-то. Конечно, люди грели душу, и их тепло, внимание ко мне не забудутся. Примирил меня с Ленинградом вид из моей гостиницы, вид на мосты, Адмиралтейство, залив, на растреллиев-ские дворцы. За один этот вид все можно отдать… В эмиграции мы никогда не говорили о будущем, оно было для нас темно. Но мы ошиблись.

— Нина Николаевна, в предисловии к тому стихов Ходасевича в большой серии «Библиотеки поэта», только что изданном у нас, написано: «22 июня 1922 года Ходасевич вместе с молодой поэтессой Берберовой покидает Россию и через Ригу прибывает в Берлин. Начинается жизнь, полная скитаний, поисков работы, часто почти нищенская и почти всегда трагическая». А что было дальше, как вам жилось?

— Я думаю, что все это чуть-чуть преувеличено. В Берлине в это время собралось неимоверное количество русских, и мы не чувствовали себя так одиноко и убого, как может показаться неискушенному человеку. Ходасевича, который был уже популярен в России, все привечали. Среди издателей были его друзья. Нас печатали, надо было только не лениться, работать. Однажды Ходасевич уговорил меня взяться за перевод знаменитого романа де Лакло «Опасные связи». За этот перевод я получила свой первый гонорар.