После «Структуры научных революций»

До сих пор я рассматривал то, что Ян называет научными видами или видами, которые природа демонстрирует членам некоторой культуры. К ним я вернусь, когда в следующем разделе буду обсуждать статью Джеда Бухвальда. Однако сначала полезно рассмотреть пример, обнаруживающий важность принципа непересекаемости для социальных видов. Основную иллюстрацию предоставляют статьи Джона Хейлброна и Ноэля Свердлова.

Статья Джона «Мятеж математиков» дает прекрасный пример хитрости историка. Она также имеет прямое отношение к моей старой статье, которую он использует. Хотя он ограничил свою статью очень узкими рамками, я вполне оценил и принял его более сложное и тонкое исследование развития и взаимоотношений научных областей. Его исследования в совокупности образуют крупное и все еще непревзойденное достижение. Однако методологические замечания Джона относительно словаря историка, необходимого для описания изучаемых явлений, кажутся мне ошибочными и способными принести вред историческому пониманию.

Главный продукт исторического исследования есть рассказ о развитии во времени. Каким бы ни был его предмет, рассказ всегда должен начинаться с исходного положения дел. Если предметом являются верования людей относительно природы, он должен открываться описанием убеждений, которые были признаны в то время и в том месте, с которого начинается рассказ. Это описание должно включать в себя также характеристику словаря, с помощью которого описывали естественные явления и формулировали убеждения о них.

Если же рассказ имеет дело с групповой деятельностью или практиками, он должен открываться описанием различных практик, признаваемых в период, с которого начинается рассказ, и указанием того, чего ждали от этих практик их участники и окружающие. Кроме того, начальная стадия должна вводить имена описываемых практик (предпочтительно те, которые использовались участниками) и выявлять ожидания современников: как их оправдывали и как критиковали в то время?

Для изучения природы и объектов этих убеждений и ожиданий историк обращается к тому, что я раньше называл переводом, но теперь лучше сказать, что он обращается к изучению языка. К этому различию я вернусь ниже.

Сообщая результаты своего исследования читателю, историк обучает его языку, показывает читателю, как употреблялись термины, большая часть которых принадлежит к общим терминам, в эпоху, с которой начинается рассказ, но уже не употребляются таким образом в эпоху жизни историка и его читателя.

Некоторые из этих терминов, например термины «наука» или «физика», все еще существуют в языке читателя, однако их значение изменилось, поэтому читатель должен вернуться к их прежнему употреблению.

Когда этот процесс осуществлен в достаточной степени для целей историка, требуемый исходный пункт задан, и рассказ может начаться. В его изложении используются только термины, значения которых были усвоены с самого начала, и термины, вводимые постепенно по мере развития излагаемых событий.

Лишь в самом начале, в описании исходного положения дел, историк может использовать современный язык, которым владеет читатель. (См. замечание Джона об анахронизме, допущенном мной в названии статьи «Математическая versus экспериментальная традиции в развитии физической науки».) Конечно, всегда есть искушение использовать более поздние, уже знакомые термины или термины, изменившие свое значение по сравнению с рассматриваемой эпохой. Это не обязательно должно отразиться на результате, хотя всегда сопровождается большим риском. Необходимы чуткость и сдержанность, чтобы избежать искажений.

Опыт показывает: лишь немногие историки обладают этими качествами в достаточной мере. Я сам неоднократно обманывался в своих ожиданиях.

Использование названий современных научных областей при обсуждении развития науки в прошлом столь же опасно, как и применение современной научной терминологии для описания прошлых убеждений. Термины «физика» и «астрономия», подобно терминам «сила» и «элемент», являются общими и несут в себе определенные поведенческие ожидания. Эти и другие названия конкретных наук усваиваются вместе в одном особом множестве. Ожидания, позволяющие отличить практику одной науки от практики другой, опираются на гораздо большее число характерных черт, чем черты, общие для всех наук. Это объясняет, почему человек сначала должен усвоить названия нескольких наук и лишь после этого он сможет научиться отличать практику одной науки от практики других.