После свадьбы

Чудров удивленно заморгал белыми ресницами, но холодное лицо Геннадия исключало возможность шутки. Прожевав, Чудров пояснил наставительно:

— Разнорабочим меня взяли. А насчет чего другого не говорили.

Он ткнул яйцо в соль, откусил половину и зажевал, уставясь выпукло-голубыми глазами на Геню, не отвечая больше на его смешки. Ел он медленно, аккуратно подставляя под крошки ломоть хлеба. Круглые глаза его смотрели настороженно.

— Чувство юмора тебе, Чудров, недоступно, — сказал Семен. — Подойдем научно. Можешь ты объяснить, почему тебе не сиделось в колхозе?

— А чего там хорошего, — сказал Чудров с набитым ртом.

Геннадий встал, потянулся, стараясь не смотреть на Чудрова, чувствуя где-то рядом ту крайнюю точку, за которой терялась всякая способность сдерживаться и наступала яростная слепота, когда он мог бить чем попало, куда попало, ничего не соображая.

Мягко ступая разутыми ногами, в носках, он ходил по комнате, продолжая каким-то боковым зрением видеть Чудрова, его мерно двигающиеся челюсти, большие, блестящие от сала пальцы.

Стоило лишаться друга, коверкать его жизнь, ссориться с Верой ради того, чтобы приехал этот Чудров, развалился на Игоревой кровати.

— У вас тут как… не воруют? — стеснительно спросил Чудров, закрывая чемодан.

Геннадий подошел, достал из кармана проволочку, изогнул ее кончик, сунул на глазах ошеломленного Чудрова эту проволоку в большой висячий медный замок чемодана, повернул, и замок, звонко щелкнув, открылся. Таким же образом он одним гибким движением руки вскрыл и внутренний замок. Все это произошло за какие-нибудь секунды. Семен захохотал, видя, как на лице Чудрова медленно проступает ошеломление. Смех этот пробудил Чудрова, он кинулся к чемодану, притиснул крышку. Замок захлопнулся. Продолжая держать чемодан, Чудров опасливо засмеялся.

— Штукарь ты… Проволочкой, а?

Проволока полетела через комнату, стукнулась о графин на тумбочке. Геннадий поднес к глазам свои руки, посмотрел на ладони. Руки эти легли на железную спинку кровати и вдруг рванули ее так, что Чудров повалился вместе с чемоданом на пол.

— Сволочь, — сказал Геннадий, — вот такая сволочь, как ты, и разваливала колхозы.

Чудров вскочил, потянулся к Геннадию своими огромными руками, но отступил, испуганный бешеной гримасой на лице Геннадия.

— Ты не очень… Я вашего не замаю…

— Не замаю! — пронзительным от злобы голосом передразнил Геннадий. Подступив к Чудрову вплотную, дыша ему в лицо, зашипел: — Дезертир! Паразит! Катись отсюда, кулацкая душа…

Сильные руки Семена схватили его за плечи.

— Что он у вас, порченый? — пятясь от Генки, пробормотал Чудров. Краска пятнами возвращалась на его вздрагивающие щеки. — Ты чего обзываешься! — вдруг всполошился он, по-мальчишески задрав подбородок. — У меня брата в партизанах убили. Сами вы кулачье! Наш хлеб едите, маслом мажете. У вас тут булки да сахар в каждом ларе, — он схватил недоеденный кусок хлеба, ткнул Гене. — На, на, кусни… овес да пшеница. Небось воротишься. Пожил б у нас, тоже побежал бы. Ишь, электричество горит. Простыни. Тепло. На лесозаготовки, поди, не гонят. Кино каждый день. А мы что, нелюди? Вам только положено? Мы тоже равноправие соблюдать имеем…

— Ах ты, шкура, — изумился Геннадий. — Еще философию подводит. Ты это электричество заработай. На готовое прибежал.

— Ты его больно заработал, — огрызнулся Чудров.

— Знаешь, кто спал на этой кровати? Техник. Ногтя ты его не стоишь. А мы его в МТС отправили из-за такой мрази, как ты. Развалил свой колхоз и драпаешь. А нам за тебя отдуваться надо. Так выходит? Понятно это твоим дремучим кулацким мозгам?

— И правильно, что послали, — вдруг сказал Чудров. — Пусть тоже попотеет. Что, он барин какой, жалеть? Это у тебя понятия нет. А ну вас всех, еще городской, — он презрительно осмотрел Геннадия. — Комсомолец, поди.

Семен расхохотался.

— Ай да Тихон! — И подмигнул Геннадию: «Что, брат, попался?»

Геннадий яростно заспорил, но на рыхлом, добром лице Семена оставалась довольная улыбка: «Эх, Геня, Геня, чего ж ты прикидывался, будто тебе не жаль Игоря?»

Принадлежа к той редкой категории людей, которые стыдятся своего торжества, чувствуя себя при этом чуть ли не виноватыми, Семен, спрятав улыбку, мирно сказал:

— Как же вы там, Чудров, дошли до такой жизни?

Чудров мрачно отозвался:

— Известно как. Раньше был колхоз богатый, а после войны поставили председателя пьяницу, и распустошил он…

— То есть как это поставили? — остановил его Семен. — Вы же сами выбирали.

— Не знаешь, как ставят? — Чудров с сожалением посмотрел на него. — Может, у вас тут и выбирают своей охотой, а в нашем колхозе… коза тоже своей охотой шла, да только на веревочке.