После свадьбы жили хорошо

— Эх, Федор Федорович, — сказал старик с портфелем, — зачем же так, а? Несолидно. Нехорошо. И ты выполнял указания, и я выполнял. Ты председатель, я уполномоченный. Вся была разница!

— Ан нет. Ты старался. Кто луга-то у нас ликвидировал?

— Все старались.

— Нет, ты особо старался. Всех переплюнуть хотел. В указании гектар, а тебе два подавай… Ты старательный!

Вера Ивановна краем уха прислушивалась к очередной перепалке стариков и неожиданно уловила что-то знакомое. Какой-то был уже разговор о травополке… Но где? Когда? И вдруг она вспомнила Сонечку Кушавер, информацию о высокоурожайной траве, первый приезд Лыкова на студию, запись… Вот, оказывается, откуда тянется ниточка! «Странные связи бывают в жизни, — подумалось Вере Ивановне. — Я бы раньше никогда не поверила, что моя работа на студии, Дмитрий Алексеевич, вот эти два старика и те чудовищные тракторы, идущие на горизонте, — все это связано и сплетено вместе… Может быть, я иначе относилась бы ко всему, если бы знала? До чего снисходительно мы говорили на стадии про эту информацию: какие-то ребятишки нашли какую-то траву, — что ж, заурядный дежурный факт; потом информацию обругали, и мы тотчас забыли о ней, как о случайной обмолвке, и никому в голову не пришло заинтересоваться, что за всем этим стоит… А ведь здесь, на этих полях и болотах, что-то важное совершалось, чьи-то судьбы ломались и человеческие жизни перекраивались… Я ведь так и не спросила Дмитрия Алексеевича, что это была за трава и куда ее подевали. А для него, вероятно, это был серьезный вопрос. Как и для многих других…»

И она как бы заново увидела горбатого человека в гимнастерке, в мокрых, шлепающих по ногам брюках, с охапкой осоки на плече. Две женщины точно так же таскали осоку, третий, инвалид, помогал им, скособочась, неловко подпрыгивая на костыле-толкушке… По всему берегу воткнуты были сухие елки, обвешанные травой; Вера Ивановна издали приняла их за кусты ивняка; помнится, она мельком удивилась, до чего плотны и аккуратны кустики, будто подстриженные садовником. А это траву сушили…

«Подожди, — сказала себе Вера Ивановна, — подожди, у тебя опять нелепые мысли. Что толку, если бы я знала  в с е  э т о, задумывалась об этом и переживала? Я помочь не могла и сейчас не могу тоже, и все переживания были бы пустыми, совершенно как у Дмитрия Алексеевича, который любит мучиться понапрасну…

Но почему понапрасну? Ты убеждена, что понапрасну?.. Не знаю», — сказала Вера Ивановна, сердясь на себя, и оглянулась, как будто испугавшись, что кто-то прочтет ее мысли.

…Сидя на подножке машины, Тимофей чем-то непонятным занимался: двигал пальцами, словно гадал на ромашке, отрывая за лепестком лепесток. В пальцах что-то шевелилось, крохотное.

Вера Ивановна приблизилась да так и ахнула:

— Тима! Что ты делаешь?! Брось!!!

— Щас, — сказал Тимофей, сосредоточенно трудясь. — Пять… шесть…

— Немедленно брось паука!

— Щас.

— Брось! Гадость какая!..

Тимофей поднял на нее бесхитростные глаза.

— Ну и чего? Обыкновенно, восемь ног. Я-то думал…

Он смотрел простодушно, и Вера Ивановна опять не разобрала, притворяется он или говорит серьезно.

— Как тебе!.. Ох, Тима, ты несносный человек! Зачем ты?..

— Дак сами спрашивали, сколько ног у пауков.

— А что, иначе нельзя сосчитать?

— Как сосчитаешь? Это невозможно, — сказал Тимофей, прищурился, и Вера Ивановна вздрогнула: возникла перед нею знакомая, характерная усмешка Дмитрия Алексеевича Лыкова, и голос был тоже знаком, лыковский голос, и вся фраза с этим бесподобным «невозможно!» принадлежала одному Лыкову, никому другому…

С ума сойти, что же это такое? Знакомым, лыковским жестом Тимофей потер ладонью подбородок. Вновь прищурился иронически. И Вера Ивановна поняла наконец, догадалась…

— Тимка!.. Ты где учишься? В Жихареве?

— Ну.

— У Дмитрия Алексеевича?

— Ну.

— Что же ты сразу не сказал, Тимка? Обезьяна ты несчастная, как не совестно?!

Тимофей отвернулся и нахально запел:

— «На корабле при-ехал! К себе домой мат-рос! Малютку-обезьянку из Африки привез!.. Сидит она, скучает!..»

— Тима!..

— Ну чего? Это стишки. «С-сидит она, ску-чает»…

— Да перестань орать! Ты зачем передразниваешь Лыкова? Где научился? Ах ты клоун!.. И потом, подожди-ка, ведь ты в Починке живешь? Сколько же километров до школы?

— «Я ч-четыре километра!.. Сзади поезда бежал!..» — затянул Тимофей новую частушку.

Последние строчки у нее были такими, что Вера Ивановна поскорее уши заткнула.

3

Позднее, когда она возвращалась обратно в Жихарево, сидела в автобусе, а за фанерными стенками его дробил, полоскался и кипел слюдяной в сумерках ливень и хорошо думалось под этот ливень, она вспоминала Тимофея и поняла, кажется, что он такое.