После свадьбы жили хорошо

Приятно было развязывать и раскладывать инструмент. Приятно было искать место для скважины, ходить по детдомовскому двору, и глазом прицеливаться, и опять видеть то, чего другие не видят. Просвечивать, как рентгеном, плешивую выбитую землю и жухлую траву под кустами, угадывая почвенные слои, водяные блюдца, сухие подземные хребтины. Предчувствовать удачу в этих поисках. Все приятно было. Исчезли страхи перед тяжкой, может непосильной теперь физической работой, вроде силы прибавилось. Забыл Степан Авдеич и про кружение в голове и про ноющую спину забыл. Пусть все вернется потом, удвоится даже, сейчас неважно. Сейчас азарт захватил, долгожданные минутки настали, за которые платить не жаль.

Еще один камешек возьмем с глубины. Не беда, что кустарная скважина и не та глубина, что прежде. Все, равно настоящий камешек.

Выкопали с Лешей приямок, собрали штангу. И пошла стальная ложка вгрызаться в дымно пылящую, скрипучую глину все глубже и глубже; старательного помощника Лешу Степан Авдеич попросил вскарабкаться на штангу, встать ногами на ворот, и теперь не надо было давить вниз, только крути… Рвались, лопались в земле древесные корни, вздрагивала и скрежетала сталь, натыкаясь на мелкие камешки.

Господи боже мой, до чего же это приятно! До чего же славно — крутить нагревшиеся ручки ворота, ощущая сопротивление земли, слышать запах металла, и смазки, и глины, вынутой с глубины…

Этого сильно не хватало Степану Авдеичу. Наверняка не маялся бы последние годы, гораздо меньше бы тосковал, если бы работа была. Человек — не запечатанная бутылка с водой. Человек вроде подземного родника, ему необходимо куда-то выливаться, куда-то выплескивать себя. Набирается вода, копится, ищет выхода; сколько ее ни запечатывай, все равно прорвет.

Вот и счастье-то человеческое, о котором люди гадают, состоит в том, чтоб свободно выплескиваться. Отдавать себя. Вкладывать в дела, в заботы, в любовь или ненависть. Иного нету.

Все глубже вгрызалась ложка в землю, когда наполнялась, Степан Авдеич вытаскивал ее и вытряхивал грунт; разноцветные кучки появились на траве — седая кучка, белесая, охряная, коричневая, красная, наконец влажный песок подняли с глубины. Тяжелей стало крутить.

Уже не повизгивание, не скрежет доносились из скважины, а сплошное глухое рычание; ворот дрожал и отталкивал руки. Еще с метр надо пройти. Еще б немного выдюжить. Наскрести немного силенок.

Леша, вертевшийся на штанге, как на карусели, очень переживал за Степана Авдеича, истинное мучение отражалось на его физиономии, когда Степан Авдеич, напрягаясь из последних сил, набычившись, с придыханием проворачивал рукояти.

И тут подвезло, подоспела выручка. Явилась Наталья Горбунова, молодая красавица, дедова внучка, покрутилась, насмешливо поглядывая на страдающего Лешу, на взмокшего Степана Авдеича. Затем подошла и взялась за рукоятку. Степан Авдеич хотел было посадить ее наверх, на Лешино место.

— Еще чего! — мгновенно покраснев, сердито сказала Наталья.

— Удобней будет.

— Не полезу!

— Отчего же?

— Да он в штанах. А я в юбке!

Вон что… В мини-юбке пришла внучка, в современном наряде. Нельзя ей на верхотуру, неспособно…

— Ну, давай тут, — усмехнулся Степан Авдеич, — раз такие пироги.

А внучка при всем том впряглась в работу с неожиданной силой. Крякнул Степан Авдеич, поразившись. Вдвое резвей завертелся ворот, ощутимо пошел вглубь. Ручки у красавицы оказались недетские, они припаялись к железу, резко пропечатались на них жилы. Наталья работала так, как умеют, наверно, одни российские бабы — неустанно, ровно и терпеливо. Как заведенная. С одинаковым напряжением Наталья будет вышагивать по кругу и час, и два, и три… Дождь хлынет — под дождем будет шагать. На обед прозвонят — и то не вдруг оторвется…

Покрепче налегал на ворот Степан Авдеич, чтобы чуток опередить Наталью, облегчить ее сторону. А Наталья, не отставая, тоже напирала на свой конец.

Соревнование устроила.

Посматривал Степан Авдеич из-под своей шляпы на рекордсменку Наталью, посматривал на детдомовских ребятишек, собравшихся вокруг. Думал о том, как они вырастут. Представлял, какая у них впереди жизнь громадная, интересная, сколько радостей нечаянных. Они еще не знают про это, а он знает. Он сейчас как елочный дед-мороз: ему известны подарки, покамест сложенные в мешок, большие и малые радости, приготовленные на завтра. Как бы ни повернулась жизнь Натальи или этих вот пацанов и девчонок, у них все равно будет то, что у него когда-то было. И вешние ночки, и азартная работа, и дети собственные, и много еще чего… Он думал об этом, представлял это и казался себе причастным к завтрашним чужим радостям, будто самолично их приготовил. Ему хорошо было. Об одном сожалел только, что нету рядом Зинки, что не видит она его… Не пришла почему-то, старая. Может, не поверила, что на самом деле явится Степан Авдеич вертеть скважину.