После тебя только пепел

– Да, – устало киваю я. – В этом и прикол. Невозможно полюбить человека, который сам себя не любит. Его можно использовать, играть с ним, вытирать ноги, подкладывать под голову, чтобы лучше спалось. Никто не любит удобных людей. Они даже не люди, а мебель. Предметы интерьера, личные принадлежности для снятия напряжения и облегчения жизни. Надеюсь, ты хорошенько это запомнишь.

Крис заметно трясет, глаза наливаются кровью. Она не могла от меня оторваться из-за глупой надежды на то, что когда-нибудь получит желаемое, а именно подтверждение своего превосходства в виде моих искренних чувств. Идиотизм, конечно, но она сама это придумала. Зато теперь весь наш путь станет картой в дебри, в которые она больше ни за что не полезет.

– Ну ты и ублюдок… – выдыхает Крис с отвращением, подтверждая, что она уже все поняла, пусть ей это и не нравится.

– Кружку поставь, – командую я, чтобы убедиться в окончательном разрыве цепи, которая пристегнута к ее ментальному ошейнику.

– Да пошел ты, Мнац! Я не буду тебя слушаться, понял?! Между нами все кончено! Вообще все! Вот теперь точно! Можешь со своей Аленой…

– А мне обязательно все это слушать? – довольно хмыкаю я.

– Не хочешь слушать? Тогда смотри, – говорит она, дрожа от злости, и швыряет кружку на пол.

Смотрю на осколки и выгибаю бровь:

– Полегчало?

– Еще нет, – шипит Крис.

Она распахивает навесной шкаф и хватает тарелки, стаканы, вилки, ложки. Все летит на пол, комнату сотрясает громкий звон. Хорошо, что ножи лежат в нижнем ящике, вряд ли бы Крис понравилось в тюрьме. К ноге подкатывается разбитый бокал: дно целое, только верхушка отбита. Поднимаю его и наливаю виски, наблюдая, как Крис разносит к чертям мою кухню. Что ж, пусть лучше оставит всю злость здесь. Это хорошая практика для избавления от гнева и боли, не стану ей мешать. Уйдет отсюда обессиленная, а как только доберется до постели, тут же уснет. Блокада негатива включится, когда энергетические ресурсы упадут до минимума.

Подношу к губам острый стеклянный край и делаю глоток. Прохладная жидкость, несмотря на температуру, обжигает рот и горло. С такими подругами и телевизор не нужен. Вот это шоу. Опустошаю бокал к тому моменту, когда в комнате не остается ни одного целого кухонного атрибута. Крис встряхивает волосами, гордо задирая нос, и выпрыгивает в коридор. Она бросает на меня последний взгляд, и я радуюсь, что он наполнен ненавистью. Хлопает дверь, и я наливаю еще порцию виски. Поднимаю руку с разбитым стаканом, салютуя пустоте. Теперь они все свободны.

И это все, что я могу. Все, что я заслужил.

Закидываю в рот еще одну жвачку и только потом вхожу в дом. Мама не любит запах алкоголя. Никто его не любит, но это плата за мой вчерашний сон. Снимаю кроссовки и шагаю на кухню, точно зная, кого там найду. Мама сидит за столом и, уставившись в пустоту, поглаживает сухими пальцами любимую чашку. Подхожу ближе, останавливаюсь за ее спиной и обнимаю хрупкие плечи, на которые свалилась большая часть ужаса, который мы все переживаем.

– Привет, мам, – шепчу ей на ухо и целую соленую щеку.

– Она не хочет, – произносит она, слабо мотая головой.

Выпрямляюсь и вздыхаю, ласково поглаживая напряженную спину:

– Я поговорю с ней еще раз.

– Дань, это бесполезно. Я разговаривала с врачом… он сказал, что успешность операции зависит еще и от того, как сильно сам пациент хочет выжить.

Тишина разрывает нервные клетки. Мы оба знаем, что думает Алла на этот счет.

– Пойду наверх, – обреченно говорю я и оставляю еще один поцелуй на маминых волосах, прежде чем пойти туда, где мне самому не хочется жить.

Замираю у комнаты сестры. Воспоминания здесь становятся слишком яркими и такими острыми, что режут без труда, рассекая не только плоть, но и душу. Помню каждый день, когда точно так же приходил сюда и боялся открывать эту дверь. Невозможно угадать, что ждет меня там. Если Аллу убивает рак, то нас всех убивает – неизвестность.

Все началось с депрессии. По крайней мере, мы так считали. Хотя нет, изначально мы думали, что это обычные подростковые психи. Любовь, протест против всего и всех, желание обратить на себя внимание. У Аллы было достаточно причин, чтобы вести себя так, и нам оставалось лишь ждать, когда это закончится. Не закончилось…

Сначала были только головные боли и нервное расстройство, но после первого обморока отец настоял на обследовании. В голове гремит голос врача, суровый, сухой и спокойный: «Опухоль головного мозга. Вторая стадия. Операбельная, но медлить нельзя». Новость отразилась на всей семье. Это было самое страшное, что я видел за всю свою жизнь. Думал, хуже не бывает, и только сейчас понимаю, что ошибался.