После того как ты ушел

Каблуки моих туфель стучат по брусчатке Грей-стрит. Я отчетливо слышу этот звук, он заглушает прочий шум, и я тону в размеренном ритме. Час пик продолжает бурлить вокруг меня, вот только кто-то отключил звук. Мастеровой, сидящий в белом фургоне, роняет: «Отличные ножки!»

Раньше я бы непременно улыбнулась. Разве можно устоять перед комплиментом? Но теперь перед моим внутренним взором вдруг снова всплывает записка Джастина; сердце и ноги останавливаются. Я совершил ужасную ошибку. Так больше не может продолжаться; нужно прекратить это ради всех нас. Прости меня.

Мимо скользят автомобили; люди обходят меня, а я стою столбом посреди улицы, словно застряла во временной петле. Я перечитываю эту записку вновь и вновь, пока слова не начинают расплываться и накладываться друг на друга. Но раньше я кое-чего не замечала. В записке ведь не сказано «ради меня» или «ради тебя», или «ради нас обоих».

Очевидно, в этом уравнении имеется еще одно неизвестное.

Глава вторая

– Реализм – коварное слово. Художник задает дискурс, а мы должны наполнить картину содержанием.

Молодой журналист что-то поспешно черкает в блокноте. Давая интервью, я всегда опасаюсь наткнуться на кого-то, кто знает больше меня, хотя подобное едва ли возможно. Обычно все журналисты одинаковы: молодые, впечатлительные и неподготовленные, получившие задание осветить большую выставку, первую в истории района; в сущности же, им нужно разместить лишь несколько слов на странице к двум часам пополудни.

– Здесь представлены работы двух классиков американской живописи середины двадцатого века. Эндрю Уайета, который прославился изображением провинциального быта и окружающей природы, сумев обнажить в ней невысказанные чувства простых людей. И Эдварда Хоппера, обладавшего поразительной способностью демонстрировать монументальную драму людей, не занятых созданием чего-либо выдающегося или хотя бы достойного внимания.

Журналист делает паузу, кивает и вновь принимается что-то записывать. Вопросов нет, и я продолжаю:

– Глядя на работы Уайета, мы испытываем сладостную горечь от знакомства с вещами, исчезнувшими безвозвратно. У зрителя часто возникает ощущение, будто с течением времени мы утратили нечто важное; мне кажется, что прошлое было чуточку лучше настоящего. – Собственные слова заставляют меня на миг задуматься. Журналист внимательно смотрит на меня, ожидая продолжения. – Вот почему выставку «Настроение и память» следует считать необычной, потрясающей. Она дает нам возможность проникнуться загадочным уединением и созерцательностью, изображенными на картинах.

Интересно, журналист хоть что-нибудь понял? Мы говорим с ним уже двадцать минут, но я не уверена, что он уразумел хотя бы половину сказанного. Лучше бы я написала статью вместо него. Джастин называет меня перестраховщицей.

Я всегда думала, что есть нечто волшебное в легкости, с которой искусство вдохновляет окружающий мир двигаться дальше, в увлеченной безмятежности, которая и позволяет нам уловить биение времени. Глядя на впечатляющую, повергающую в трепет картину, вы буквально забываете об остальном; вы подсознательно освобождаете место у себя в голове для небытия, доставляющего удовольствие.

Изучать искусство я начала почти случайно – мне нужно было получить ученую степень. При этом я не испытывала склонности к чему-либо конкретному, а этот курс показался мне чуточку менее скучным, чем большинство остальных. Подав заявление, я с удивлением обнаружила, что меня приняли. А в эту галерею я попала благодаря нескольким не связанным между собой событиям. Мне повезло, поскольку я поняла, что такая работа как раз по мне. Процессия посетителей, медленно передвигающихся по галерее, негромкий гул их голосов представляются мне чем-то средним между йогой и гипнотерапией. Мне нравится воображать, будто я живу в мире, созданном художником на холсте. В смысловом наполнении картин Хоппера, сюжет которых на первый взгляд кажется лишенным событий, или в пугающе чарующем изображении жизни обитателей Мейна Эндрю Уайетом есть нечто захватывающее. Нечто неуловимое, таящееся под покровом простого быта. Оно притягивает меня, играет со мной и не отпускает.

– Какая из картин производит на вас наиболее сильное впечатление? – ни с того ни с сего спрашивает журналист.

В тот же миг мой телефон издает короткое «ту-ту» – пришло текстовое сообщение.

Жилка у меня на шее начинает биться чаще, словно пойманная в клетку птица. Телефон лежит слишком далеко от меня, на рабочем столе, и я не могу увидеть экран. Тем не менее я напрягаю зрение… но все напрасно.