После зимы

— А в вас, как я вижу, внезапно проснулся контрразведчик? Оставьте ваши фокусы при себе, офицер Особого отдела, — устало отмахнулся капитан Маэда. — Вы только что спросили меня, как я отношусь к ней как к женщине. Как к человеку противоположного пола, а не как к политической фигуре. Хотите меня отстранить и ищите повод? Да, пожалуйста. Звоните генералу Найто, звоните в Особый отдел, пишите рапорт, в конце концов.

Яно немедленно взял себя в руки. Это как игра: не получилось попасть в лунку с первого удара — победных очков уже не наберешь, как ни пыхти.

— Значит вы чувствуете к женщине то же, что и к снегопаду?

— К этой — да. Приблизительно. Такие чувства испытываешь к дождю, к солнечному утру, к полнолунию теплой летней ночью, и — да, к снегопаду? Государыня Химара явление того же порядка. Она случилась со мной однажды, я просто оказался рядом. Снег прекратится, моя миссия скоро будет закончена, и больше ничего не повторится. В конечном итоге, она уже историческая фигура. А кто я?

Особист выслушал молча и даже без язвительных ухмылок. Потом похлопал себя по карманам шинели в поисках сигарет и зажигалки.

— Возможно, вам тоже доведется войти в историю, кто знает, — сказал он, хмурясь от одной только мысли, что курить придется идти наружу. — Присмотрите за нашей подопечной, господин штабной филолог, я скоро вернусь.

Кай и не надеялся, что контрразведчик его понял до конца, но это было и не обязательно. Женщина, что сейчас сидела на полу спиной к двери, никогда не станет для него чем-то большим, чем прекрасный утренний снегопад, но и чем-то меньшим тоже уже не получится. Он будет помнить этот день всегда, всю жизнь.

Крошечный огонек лампадки давал ровно столько света, чтобы осветить её контур на фоне густой тьмы. Ровные плечи, прямая спина, ступни в белых носках, скрещенные по все правилам — правая прикрывает левую. Императрица просидела неподвижно ровно четыре часа: два — до полудня и два — после. О чем она говорила в мыслях с богами Тишины? О чем просила?

Поначалу солдаты перешептывались, хихикали и фыркали, но потом как-то все разом замолчали и присмирели. Вернувшийся с перекура капитан Яно уселся писать в записную книжку что-то свое, контрразведческое и совершенно секретное, при этом тоже не издавая ни звука. И тогда ситторийские загадочные боги Тишины набросили на капитана Маэду свои незримые сети и утянули его на самое дно…

Он снова сидел с отцом на кухне за обеденным столом, покрытым клеенчатой скатертью в мелкую желто-сиреневую клетку. Клеёнку покупала еще мама. Кай пил домашнее сливовое вино — слабенькое и слишком сладкое, совершенно не подходящее под тушеное мясо, отец — строгий трезвенник — курил трубку и пытался отговорить единственного позднего ребенка от импульсивного и неразумного, по его мнению, решения поступать в Военную Академию.

— Это не твоё, ты не такой, — повторял он. — Ты никогда не впишешься в их среду, всегда будешь чужим. У тебя уже есть прекрасная карьера в Университете, честно заработанное уважение, наука, люди рядом, которые понимают и разделяют твои взгляды. Ну, зачем тебе это, ребенок, зачем?

Отец никогда не скрывал пацифизма и упорно нес эти убеждения в классы к своим ученикам. Оттого и не сделал существенной карьеры.

— Ты — герой, у тебя есть орден. Этого вполне достаточно, чтобы никто не посмел тебя упрекнуть.

Кай слушал не то чтобы вполуха, но как человек, который всё для себя решил. Он уже знал размер стипендии. Половину Маэда будет отсылать родителю, чтобы тот мог позволить себе отказаться от репетиторства и заняться садом, как давно хотел. Садом, состоящим из двух яблонь и пионового куста, и хозяйством — тремя курами экзотической породы, красивыми как тропические птицы, и совершенно ручными.

В следующий раз они встретились, когда началась война с Ситтори. Папа места себе не находил и надо было его срочно успокоить. Маэда вырвался в отпуск ровно на 48 часов.

— Я буду служить в Штабе войск, не на передовой, не волнуйся, — говорил он, сжимая в ладони по-девичьи тонкое запястье отца. — Со мной точно ничего не случится. Я буду писать, обещаю.

Поезд, гремя колесными парами и лязгая сцепками, медленно подходил к перрону, ветер гнал по деревянному настилу первые желтые листья, отцовские веки, полупрозрачные и морщинистые мелко подрагивали от подступающих слёз.

— Ну перестань, пожалуйста. Меня бы все равно призвали бы, пап, ну все равно было бы то же самое. Ты, главное, не волнуйся.

— Ах, горе-то какое, — повторял господин Маэда-старший, кусая серые тонкие губы…

От него совсем как в детстве пахло табаком, газетами, а еще свежевыстиранной и накрахмаленной рубашкой. Кай его обнял и ужаснулся, какой тот всё-таки уже старенький. Совсем недавно ведь был крепким дядькой и внезапно превратился в щуплого старичка…

— Маэда, не спать!

Голос капитана Яно выдернул Кая из воспоминаний, как последнее моченое яблоко из кадушки — наугад, но цепко.

Императрица погасила светильник и возвращалась, осторожно ступая по скользким половицам.