Последнее обещание

Том закончил читать и судорожно вздохнул:

– Так, так, так.

Не представляю, как выглядела в тот момент. Лицо было залито слезами. Контактные линзы на глазах жгли.

– Значит, она… она не бросила меня, Том.

Он встал со стула, опустился на пол рядом с моими коленями и подал мне свой платок.

– Как же так вышло, Том? Что с ней произошло?

– В этом письме вопросов больше, чем ответов, – ответил он, уставившись на старые листки.

– Дай его мне, пожалуйста.

Он передал мне письмо.

– Шестнадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят первого. Тридцать семь лет прошло. Почему же они так долго искали меня?

– Для начала, они не знали настоящей фамилии. К тому же тридцать семь лет назад такого быстрого доступа к информации, как сейчас, не было. Никаких тебе сайтов, посвященных исследованию своего семейного древа.

– О каких, интересно, «травмирующих воспоминаниях» идет речь? Ничего не пойму.

И вдруг меня словно током ударило.

– Как думаешь, она еще жива? Ведь ей сейчас было бы… сколько? Семьдесят.

– Есть лишь один способ выяснить, – улыбнулся Том.

Он подал мне руку и поднял из кресла. Так мы и стояли, глядя друг на друга. Я ощущала запах его парфюма.

– Думаешь, нужно поехать в Испанию?

– Терять тебе все равно нечего, верно?

Он был прав. Мне пришлось взрослеть без единственного человека, который любил меня больше жизни, без моей путеводной звезды, моей прекрасной, жизнерадостной, талантливой мамы. Я не просто хотела найти ее, это было жизненно важно. И время работало против меня.

35

1978

Вайолет уставилась в окно, безучастно теребя короткую поросль волос над правым ухом. Она не помнила, чтобы ей брили голову, но факты говорили сами за себя. Рана затянулась, но была еще болезненной. Синяки из темно-фиолетовых превратились в зеленовато-желтые. С того момента, как ее нашел брат Исидор, прошло девять дней, каждый из которых она жалела, что не умерла. Монахи были добрыми, но почти никто из них не говорил по-английски, и держались они отстраненно.

Послышался робкий стук в дверь.

– Войдите.

Брат Исадор просунул голову в дверь.

– Проснулась?

Его темные глаза были полузакрыты, и все тело, казалось, сутулилось и оползало под тяжестью облачения.

Для Вайолет такое пробуждение считалось ранним, а вот брат Исидор начинал свой день еще до рассвета. Сначала бдение, затем чтение двенадцати псалмов, которые он знал наизусть. Затем все монахи шли на утреннюю службу, которая длилась около часа. Как-то он признался, что во время нее жует горошинку перца, чтобы не уснуть.

– Как себя чувствуешь сегодня? – спросил он со своим мелодичным акцентом, который Вайолет могла бы слушать целыми днями.

– Ничего не болит, просто какое-то… онемение.

С гримасой на лице монах почесал грудь под своим облачением.

– Ну, это уже хоть что-то.

– Что стряслось, брат Исидор? Кажется, теперь больно вам.

– Нет боли, Вайолет, просто… как же это по-английски… раздражает. Это власяница. Я ношу ее, чтобы не забывать о своих грехах.

– Вы – грешник? – она улыбнулась. – Я никогда еще не встречала такого заботливого и сострадательного человека. Ну, по крайней мере, кажется, что не встречала, – уточнила женщина, нахмурившись.

– Мне нужно кое-что обсудить с тобой.

– Знаю. Видела, как вы говорили с братом Флорианом. По-испански я не понимаю, но слышала свое имя, и язык его тела был достаточно красноречив.

– Нет, – решительно возразил монах. – Ты все не так поняла. Он беспокоится о тебе не меньше, чем я. У тебя ведь есть другая жизнь. И кто-то где-то сейчас скучает по тебе, нет?

– Некому скучать, брат Исидор, – покачала она головой. – Жаль, что я не умерла на той горе.

– Нет-нет, ты не должна так говорить! – Монах пинком открыл дверь – Я нашел кое-что. Похоже, это принадлежит тебе. Ох… то есть хочу сказать, я вчера шел… то есть ходил… на то место, где нашел тебя. Думал, может, у тебя с собой была bolso или что еще.

– Bolso?[18] Простите, я не знаю такого слова.

– Туда складывают вещи. Например, деньг или… как его… паспорт.

– Сумка?

– А, да-да, сумка, точно. Ее не было, но вот, что я нашел.

Брат Исидор вынул из кармана кулон в форме сердца на серебряной цепочке и вложил в ее ладонь.

Она едва взглянула на вещицу и вернула ему.

– Это не мое.

– Посмотри внимательно, Вайолет. Тут… ммм… гравировка.

Она отошла и вновь заняла свою наблюдательную позицию у окна. Снаружи брат Флориан рассыпал кукурузные зерна для кур. Легкий ветер развевал его белые одежды.

– Я же сказала, не мое.

Но монах проигнорировал ее заявление:

– Написано: «С тридцатилетием! Люблю. Тара. 04.06.78»

Куры толклись у ног брата Флориана, выклевывая зерна из пыли. Их головки быстро двигались вверх-вниз. Он по очереди извлек из гнезд несколько коричневых яиц и сложил их в корзину.

– Вайолет?

– Брат Флориан собирает яйца. Значит, скоро завтрак.

– Забудь о завтраке. Это… важно. Это же… прости, не знаю английского слова. Но мы говорим pista[19]. Это pista. Мы могли бы узнать, кто ты и откуда.

Вайолет закрыла глаза. Она не помнила, кто она, и не знала, как тут очутилась, но в одном была уверена – возвращаться ей некуда.