Последнее оружие

— Старший лейтенант Колесников, вы как хам немедленно извинитесь перед товарищем Хасаном, который к тому же ранен.

Серега оперативно сделал реверансы, объясняя, что пять минут назад он был еще молодым и невоспитанным. Однако реакция подполковника на этом не закончилась.

— Личный состав, слушай мою команду… Товарищ прапорщик, выньте лицо из миски и тоже слушайте мой приказ. — Баранка с досадой оторвался от тушенки. — Ввиду ухудшения морально-политического климата в сложившихся аварийных условиях и во избежание дальнейших эксцессов приказываю всем сдать табельное оружие мне — под расписку.

Колесников первый с охоткой протянул свой «ПМ», затем я-хотя сердце вещало, что вся эта сцена была разыграна, чтобы избавить кого-то из сочленов нашей группы от оружия.

— И вы, товарищ Хасан, передайте мне свой пулеметик, вы же видите, наши офицеры сдали пистолеты, — насупя брови, отчеканил подполковник.

Хася хотел что-то возразить, но подполковник добавил:

— Кто не желает сдавать, то должен рассчитывать на применение к нему силы.

После таких внушительных слов иракец, что-то невнятно проурчав, протянул свой «Ингрэм» и магазин к нему.

— Вот и славно, Абдалла, — похвалил Петрович.

Подполковник с заметным чувством удовлетворения сложил все изъятое в оружейный ящик, который запер на ключ, засунутый потом в глубокий карман штанины, и дал всем расписаться в ведомости. На этом активность Остапенко не угасла.

— Внимание, товарищи офицеры, товарищ прапорщик, немедленно оглашаю свой следующий приказ. И чтоб никто не говорил, что не слышал. Начиная с сегодняшней ночи будет установлен пост наружнего наблюдения, а также график дежурств. Это означает, что мы станем по очереди дежурить на этом посту. Товарищи, враг не дремлет. Если он подорвал дамбу, то может наброситься и непосредственно на нас. На ночь люк будем задраивать.

— Разрешите обратиться. А как проветриваться? — решил уточнить я.

— Маков будет нас всех проветривать, особенно как зеленого горошка накушается, — ответил вместо подполковника старлей.

— Правильно, — одобрил Остапенко. — Это мы возложим на Николая… Итак, сообщаю график дежурств: сегодня ночью-старший лейтенант Колесников, завтра — прапорщик Маков, послезавтра, если понадобится — я. Потом все по новой. Вопросы есть?

— Есть. Как, товарищ подполковник, нам дежурить, не имея возможности применить оружие по противнику? — обратился старший лейтенант Колесников.

— Вопрос ясен. Заступающий на дежурство возможность такую заимеет, поскольку получит пистолет из этого вот ящика.

— У меня тоже сверхразумный вопрос, — возник я, — почему меня исключили из графика дежурств?

— Радоваться надо, Глеб, выспишься ночью ведь, — с заботой сказал подполковник, и его ласковый тон был почти естественным. — Ты ведь у нас вместе с Александром Гордеевичем в научной группе. Тебе думать надо, а не стоять на стреме.

Мне этот приказ совсем не понравился, он как будто меня выставлял из рядов советского офицерства.

Оружия у меня нет и не предвидится. Кроме того, кто-то всю ночь проторчит на посту — однако, не я и не Хасан. На кого вся эта бдительность рассчитана, на внешнего или внутреннего противника? Конечно, может статься, Хася вышел из доверия у Остапенки, и мою персону просто подключили к процессу разоружения иракского коллеги. Причем в известность не поставили, потому что не было возможности со мной перешепнуться… Или эти козлы в чем-то меня заподозрили? Решили, чего доброго, что я небрежно, с преступной халатностью истолковывал выходящие сведения Бореевской аппаратуры и заманил группу к заминированной дамбе. Но я же, наоборот, предостерегал. Тогда в чем дело?

Когда настала ночь, я долго не мог заснуть, слушая, как Серегины башмаки стучат по обшивке. Не элеутероккок мне требовался, а что-то другое. Например, снотворное. Я в принципе предвидел у себя бессоницу, она и раньше случалась в неприятных ситуациях. Но офицер ГБ, маящийся от бессоницы, подозрителен-а вдруг ему остался один шаг до маниакально-депрессивного психоза.

Дома меня хорошо спасал от этого недуга Ленин. Вернее, один из томов полного собрания сочинений. Но такого лекарства в командировке я был лишен, поэтому перед отъездом одну их упаковок аспирина аккуратно расклеил и зарядил люминалом, то есть фенобарбиталом. А затем положил в нашу аптечку, слегка надорвав кончик, — для опознания.

Остапенко еще не дрых, поэтому мне пришлось бормотнуть что-то про озноб, затем уж достать «колесо». А дальше дрыхлось на пять баллов, как будто никаких неприятностей. Даже снилось, что я конь, который всех лягает.