Последнее оружие

— Уважаемая дамочка, я всегда считал врачей-инфекционистов более искушенными людьми. Матерым аналитикам не нужны сегодня прямые сведения. Им достаточно косвенных данных, которые они дополнят снимками со своих спутников и результатами радиоперехвата со своих станций слежения.

Сигарета ее давно превратилась в пепел. Да и моя тоже.

— Мне не на что надеяться, да? — впервые в ее словах просочилась густая выстоявшаяся грусть-тоска.

Я должен был, конечно, сказать, что от меня ей точно ждать нечего, но в этот момент ее коленка случайно или специально коснулась моей руки, лежащей на рычаге коробки скоростей, и по мне прокатилась какая-то волна. Я не из породы шустрых кобельков, но эта пульсация скользко и тепло прошла по моему позвоночнику, затронув все необходимые нервные центры и выделив все необходимые гормоны. Поэтому вместо твердого отказа я нетвердым голосом произнес:

— Ладно, попробую что-нибудь сообразить. По крайней мере, узнаю, что вам грозит в натуре.

А потом я совершил вторую ошибку. Я не высадил дамочку из машины и не выбросил из головы как никчемное явление. Не поехал сразу к Зухре, знойной студентке театрального института, которая владела танцем живота и делала под тобой и на тебе все необходимые па. В этом случае гражданка Розенштейн навеки выпала бы из моего мозга да и позвоночника тоже. Вместо этих разумных действий я повез врачиху-инфекционистку под завывания Тынниса Мяги, жалобно просящего из радиоприемника «остановите музыку». Доставил прямо к ее дому, на Загородный проспект, тридцать два. Возле парадной прогуливались разряженая кудрявая девочка годков четырех, столь непохожая на моих близнецов, и старуха с крючковатым носом — видимо, внучка с бабушкой. Ребенок сразу бросился к гражданке Розенштейн, тут и козлу ясно, что встретились дочурка с маманькой. Они зашли в парадную и зажглись окна на четвертом этаже, а я все никак не мог тронуться с места. Потому что понял — серьезно влип. Я очень явно, словно жидкое вещество, ощутил силу, которая в этот момент меняла мою судьбу.

А ну в задницу эту силу… Как вот такой кудрявой девоньке в американских шмотках придется без мамаши, которая будет маршировать с метлой или лопатой по студеному мордовскому полю? Как придется самой мамаше, когда она приглянется гнилозубой лагерной сволочи и попадет в любовницы-марухи?

На следующий день я ненавязчиво взялся за Пашу Коссовского.

— Как ты относишься к дружбе между народами?

— Нормально, особенно на уровне койки. Но когда я работал в райкоме и организовывал вечера дружбы с черножопыми, то меня от их физиономий порой озноб пробирал.

— Ладно, ты же в этом не виноват. А вот та вчерашняя евреечка, ей что срок светит?

— Тебе, что, по вкусу пришлась Елизавета Розенштейн?.. Насчет срока — пенис его знает. Затуллин, тот, который вчера из Москвы пожаловал, смотрел папку Розенштейнихи и уже давил на Безуглова — мол, дело вполне на статью тянет. Дескать, центр хочет бодягу кончать и всех контактеров прикнопить. Мол, кое-кто и у нас, и на Западе неверно понял разрядку международной напряженности. Безуглов, кажется, не хочет доводить бабу до тюрьмы, все ж таки это муженек-эмигрант гражданке Розенштейн удружил.

— Ну, а ты-то как, Паша?

— Мне до фени. Все равно кого-то надо сажать. Почему не ее?

— Слушай, Паша. Затуллин торопливый слишком, он скоро поскользнется. Безуглов прав, любая посадка должна быть достаточно обоснованной, мы пока еще разряжаем международную напряженность и у Америки хлебушек приобретаем. У Розенштейн все в роду верные ленинцы — это тоже надо учитывать. Какой там главный компромат на нее?

— Показания врачей-психиатров о том, что она давила на них, требуя разглашения врачебной тайны.

— Пусть тогда Елизавета напишет, что занималась этим под давлением бывшего супружника, с которым не хотела и не хочет иметь ничего совместного, что он угрожал направить компрометирующие письма к ней на работу, что раскаивается об утрате бдительности, столь присущей ее дедушке и папе…

— Ладно, Глеб, допустим, она занималась «этим» под прессом, под членом и чем-то еще, ну, а мне-то какой прок ее отмазывать? Ведь могут и неприятности случиться.

Конечно же Паша помыслил в этот момент, что врачиха-инфекционистка меня «подмазала».

— А помнишь, Паша, ты брал по тридцать рэ у «Гостинки» диски «Блэк Саббат» и прочих групп, запрещенных ко ввозу в Союз, и тебя прихватили менты? Я уже через двадцать минут оказался в отделении милиции с бумагой от Безуглова, что ты находишься на важном задании и трогать тебя нельзя, иначе родине грозит ущерб. Мне тоже проку не было, но я думал, что мы — вместе, что мы надежные кореша.

— Ладно, хрен с тобой… Только зря у тебя головка встрепенулась на эту инфекционистку. С ней можно такую заразу нажить.

— Ты прав, хрен со мной, и это порой мешает.