Последнее оружие

Дверь защелкнулась на замок. Ну, что дальше, профессора? Сперва надо ликвидировать накопившийся у меня недосып. Я юркнул в койку и сладко прижался к подушке. Солдат спит, а служба идет — и зарплата тоже, и премиальные, надеюсь.

Разбудила меня медсестра, первая бабешка, увиденная мной в этом заведении. Запустили ее ко мне для для уколов в мое тело. И, возможно, для снятия психологического напряжения. Первая инъекция была, наверное, из породы транквилизаторов, а вторая — древнемессопотамским стимулятором, вернее тем, что авторитетно считается стимулятором. Он попал прямо в вену и отправился в деловую поездку по моему организму. Девушка работала сноровисто, ловко, безошибочно — не то что-то косорукие медсеструхи из нашего бесплатного здравоохранения. Я даже сравнил ее с умелой дояркой или птичницей. Но тогда кем является моя персона — несушкой или коровой? На вопрос: «Который час?» медсестра отчеканила: «Девять утра, товарищ Фролов». Это совпало с моим внутренним ощущением, что уже наступил следующий, так сказать, рабочий день.

— Красивая, вас Машей зовут?

— Меня? — несколько опешила сестра.

— Ну если не вас, тогда, значит, меня.

Сестру звали Дашей, и я, желая отвлечься от неясности своего положения, продолжал с навязчивостью увиваться за ней.

— А вы когда заканчиваете трудиться?

— В шесть вечера.

— Может зайдете еще, Дарья? Покурим… я бывалый боец, и у меня всегда наготове пара историй о моих похождениях и прочих подвигах.

Девушка по имени Даша вежливо улыбалась, но я все равно почувствовал, что она далека от меня, как экспериментатор от белой подопытной мыши. Ну, как бы вы отреагировали, если б муха-дрозофила или белая мышь вдруг пригласила вас на белый танец.

— Ну, понятно, начальство у вас строгое, — я был уверен, что телеглаз неустанно наблюдает за мной и не отстанет, даже когда моя задница расположится на горшке.

— Отдыхайте, Глеб Александрович.

С такими расслабляющими словами девушка удалилась. Этакая чистюлька-комсомолочка, дочурка мелкого номенклатурщика, которая гордится своей работой в важном учреждении и надевает плащ-презерватив на всех, с кем приходится трахаться. Бореев, небось, обещает ей, что на следующий год обязательно пристроит в медицинский институт.

Я прилег отдохнуть, как посоветовала сестра милосердия Даша. Лампы верно отреагировали на мое движение, верхний плафон отключился, зажегся слабый ночничок. Я прикрыл глаза и спустя минут пять показалось, что верхняя лампа опять слегка забрезжила. Я проверил правдивость ощущения размыканием век-ничего подобного. Но при опущенных веках снова заструился верхний свет, который даже приобрел объемность. А в нем замаячили непонятные кляксы разной подвижности. К этому добавилось легкое давление в области лба. Свет поструился с полчаса — и на том в первый день эксперимента все закончилось.

Из каких-то других событий можно отметить лишь то, что кормежку таскал лаборант — все сплошь вегетарианское, приправленное гадким оливковым маслом, которого я терпеть не в силах.

Продрав очи после очередного просмотра снов, я уткнулся в телевизор, по которому, впрочем, крутили не обычные советские передачи про перевыполнение плана и встречу однополчан, а что-то с видеомагнитофона. Я бы назвал это авангардным оп-артом.

Фильмы о скрытой жизни природы делали ранее незаметное для меня явным и наглядным. Например, мне в ускоренном виде показывали рост дерева, путешествие улитки, или в крайне заторможенном — полет мухи, разряд молнии.

Прокручивали кадры, представляющие инфракрасное зрение гремучей змеи, у которой добыча выглядит пятном с размытыми очертаниями и нескольким яркими полюсами. Понятно стало, что гремучка воспринимает жизнь крайне обобщенно, без деталей-просто как еду.

Ознакамливали с любопытными съемками, в которых мир представал в ультрафиолетовом виде, родном для пчел, где даже сам воздух переливался мириадами бликов и оттенков, где был заметен след полета и сияли лучи заоблачного солнца, а обычный цветок рассыпался красками как окошко калейдоскопа. И сразу сделалось ясно, что пчельник ведет крайне организованную жизнь, в которой каждой деталюшке-финтифлюшке придается очень большое значение.

И соитие кита с китихой продемонстрировали во всех подробностях, из чего следовало, что наши жалкие сексуальные потуги — просто форменное убожество. Много мне крутили по телевизору такого, что намекало на ограниченность и серость нашей жизни и, напротив, многоцветие, многосмыслие и продуманность природы.

На второй день медсестрица Даша повторилась вместе с уколами. На сей раз она выглядела менее отстраненной, возможно Бореев порекомендовал ей все-таки подслащать пилюлю моего одиночного заключения. После первого укола и внедрения транквилизатора в ягодицу, я поинтересовался:

— Дарья, вам никогда не рассказывали на комсомольских собраниях, что на Западе проводятся соревнования на самую мужественную задницу, которые собирают самые большие женские аудитории? Если не рассказывали, то зря. Это ли не яркое свидетельство загнивания мировой системы империализма?