Последнее письмо

Мне вспомнилось, что мы сегодня только завтракали (если утренний кофе в постель и разговор об отношениях можно назвать завтраком). На работе часто не бывает возможности нормально поесть, так что в вынужденной голодовке ничего необычного нет.

— Как будешь сдавать экзамен? — спросил Андрей. — Ты хоть что-нибудь запомнила?

— Только то, что и так знала, — отозвалась я и тряхнула головой. — Придумаю что-нибудь, я ведь операционная медсестра в хирургии. Кое-что знаю и без учебников. В крайнем случае попаду на пересдачу, будет время подготовиться. Но сейчас я не настроена на зубрёжку.

— За один день всё не выучить, — задумчиво заметил Андрей.

— Да. Ты не будешь против, если я возьму лекции с собой? Почитаю дома, может, в больнице, если будет свободное время.

— Бери, конечно. Без проблем.

Мы снова замолчали.

— Странно выходит, — произнёс Андрей. — Я знал этих людей всю жизнь, видел в них образец счастливой семьи, а оказалось, — он усмехнулся. — Теперь ты можешь сказать, что была права. Я даже спорить не стану.

— Нет, — ответила я. — Вернее, может и да, но… — как же сложно говорить то, что не знаешь, а только чувствуешь! — Но я не хочу, чтобы ты думал иначе. Я не встречала людей, мужчин, которые бы серьёзно верили, что можно любить одну женщину всю жизнь.

— А если я тебе скажу, что верю в Деда мороза или домового? Это ведь тоже будет мило?

— Андрей! Родион ведь любил её, столько времени любил! — я взмахнула рукой, задела свою кружку и едва успела поймать, прежде чем она опрокинулась на скатерть. Продолжила я уже спокойнее: — Не знаю до конца всей истории, можно сказать, даже людей этих не знаю, но я верю, что Лидия и Родион любили друг друга.

Андрей как-то отрешённо закивал головой, потом улыбнулся невесело и сказал:

— Нам надо собираться, если мы ходим успеть добраться без пробок.

— Надо, — эхом отозвалась я.

— Только закрою сарай, — Андрей поднялся. — Я тоже ничего толком не сделал сегодня.

— Иди. Кружку оставь. Я вымою.

Андрей посмотрел на меня чуть удивлённо, кивнул и ушёл.

Я попыталась вспомнить, когда в последний раз делала что-нибудь для него, не считая приказов на работе, и не смогла. Ледяная вода обжигала мои пальцы так же, как советь жгла меня изнутри целиком. Потом я поправила скатерть, ровно поставила стулья и решила, что сама куплю все цветы, которые мама посоветует здесь посадить.

Вернулся Андрей. Мы поднялись на второй этаж и убрали письмо обратно в записную книжку, а её засунули на прежнее место в шкаф. Наверное, Андрею было бы легче, если бы и этот дневник потерялся.

— Терпеть не могу хранить чужие тайны, — признался Андрей, когда мы шли к воротам. — Тем более тайны тех, кого нет на свете. Может, это уже и не тайна?

— Если бы твоя бабушка хотела, чтобы это не было тайной, она бы всё рассказала, — ответила я. — А ты поступай, как хочешь, только подумай хорошенько. Представь, что это связано со здоровьем твоего пациента и относись к этому, как к врачебной тайне. Её ведь ты умеешь хранить?

— Её умею.

Мы сели в машину. Андрей завёл двигатель и сделал заигравшее радио погромче.

Всё перемешалось у меня в голове, как в коробке с новогодними игрушками.

Я всегда хотела быть врачом. Хирургом. Знала, через что придётся ради этого пройти. Знала, что пройду. Рядом всегда стоял пример матери — пример полной зависимости от другого человека. Любовь в её случае оказалась ловушкой. Она пошла на яркий свет, переступила грань и — хлоп! — дверца захлопнулась. А светом изнутри был всего-навсего блеск позолоченных прутьев клетки.

Я мало знаю Андрея. Но так же мало знаю и себя. А он помогает мне себя узнать, перед ним мне не надо врать и притворятся. С ним мне не страшно. Как не было страшно его младшей сестре, когда их родители за стенкой заходились в очередном скандале.

Я подвинулась на сидении и села так, чтобы незаметно поглядывать на Андрея. Красивое строгое лицо с добрыми глазами мальчишки. Впервые я подумала о том, как он ещё молод. Лишь пару лет назад закончил ординатуру.

Андрей был добрый. Я не встречала людей добрее. Ему всех жалко, хоть он никогда не говорит об этом вслух. Это видно в его голубых — ледовитых, как верно сказал Родион в письме, — глазах, когда он смотрит на пациента.

Я взглянула на его руки, сжимающие руль. Сколько раз я видела их во время операций. Так часто восхищалась их ловкостью, твёрдостью и точностью, что перестала видеть в их красоту. Жёсткие длинные пальцы, крупные ногти.

Какими крепкими эти руки были на операциях, и какими нежными — вчера ночью.

— Если ты будешь так на меня смотреть, я куда-нибудь врежусь, — сказал Андрей с чуть заметной улыбкой, не поворачивая ко мне головы.

Я вздрогнула и отвернулась.

— Нужен ты мне, — пробубнила я. — На встречную полосы смотрю, а не на тебя.

— Разумеется, — улыбка проникла в самый тон его голоса.

Я стала упорно рассматривать из окна пассажирского сидения лес вдалеке.

И всё же кем для меня стал Андрей?