Последнее письмо из Греции

Глава 10

Тем же утром, чуть позже, мы выходим в море. Ветер, гуляющий на просторах, ерошит мне волосы. Вдали от убежища – бухты, окружающей Метони, мы бросаем вызов стихиям.

С кормы я любуюсь, как Тео в рулевой рубке лихо покоряет волны. Он ловко управляется со штурвалом, напрягая мышцы на руках. Постоянно начеку, он зорко следит за другими судами и препятствиями. Мне все труднее обуздать восхищение и держаться в рамках дружеских отношений, наблюдая за ним в родной стихии и возбуждаясь сильней, чем я ожидала.

Обогнув мыс, от Метони мы направляемся к Пилосу и находим убежище: ветер внезапно стихает, а водная гладь блестит как зеркало. Тео глушит мотор и бросает якорь. Солнечные лучи освещают плоскую поверхность воды, и я ощущаю, как от моря на меня нисходит спокойствие. Несмотря на глубину, вода кристально чистая: я вижу стайки рыб, мелькающие, словно черные пули, они то сходятся, то разбегаются в разные стороны, как в подводном танце.

Тео кладет руку мне на плечо, и я испуганно вздрагиваю.

– Напугал? Ну извини, – улыбается он. – Наблюдаешь за рыбками, да?

– А тебе хочется их поймать и убить? – хитро спрашиваю я, и он смеется.

– Нет, эти малы для сетей. Но если захочешь порыбачить, можно попробовать, когда заведу мотор.

– Правда? Хочу! Слушай, давай поедим. Что-то аппетит разыгрался от морского воздуха.

Он подхватывает пакет с нашим обедом вместе со столовыми приборами и тарелками, которые я прихватила в квартире, куда зашла переодеться. Солнце в штиль припекает, и я снимаю кардиган.

Не могу представить себя дома на улице в одной футболке. Но здесь, посреди Ионического моря, дом кажется таким далеким. В Метони я ничего не опасаюсь. Будто рядом с мамой, так же как и дома в Лондоне. Тео расстилает на палубе коврик и распаковывает еду.

Замок возвышается над Пилосом, отсюда едва видна его сестра, цитадель Метони у побережья. Внушительная башня на скале посреди моря между двумя сооружениями – словно призрачная заброшенная крепость. Памятники, которые сотни лет демонстративно охраняли полуостров от врагов, выстояли. Полуразрушенные стены тянутся по обе стороны от главной башни, как длинные, старые конечности. Необъятная история Греции поражает.

Тео вручает мне бокал розового вина.

– Yiámas. А неплохо так провести денек, да?

– Yiámas.

Я опускаюсь на колени на коврик и, ответив на тост, потягиваю прохладное вино. Я успокоилась, но в животе бурчит.

– Так, что у нас тут?

Открывая крышки контейнеров и ловя в промежутках мой взгляд, Тео рассказывает о содержимом. Самый соблазнительный на нашем пикнике он сам. Оливки из Каламаты блестят, как лиловые драгоценности, долма кутается в аккуратные виноградные листья, сливочные цацики пахнут укропом, хлопья фило, пресного теста, осыпаются с маленьких квадратных ломтиков, которые он достает из бумажного пакета.

– А вот это любимое… Смотри.

Он достает один квадратик и держит передо мной.

Я нерешительно пробую. Рыхлое тесто, жирная солоноватая фета и шпинат. Я смущенно жую, а он смахивает пальцами крошки с моих губ. Такой жест как-то не вяжется с моим представлением о «просто друзьях». Но я не могу устоять перед его очарованием.

– М-м… Господи… как же вкусно!

– Spanakópita. Пирог из шпината, он самый вкусный. Только бабушке – yiayia ни слова! Он из пекарни в Пилосе.

– Еще хочу!

Нежное аппетитное тесто, так и тает на языке.

Он предлагает мне ломтики пирога, и я беру еще один – на этот раз ем сама, что гораздо менее эротично.

В блаженной тишине мы наслаждаемся едой. Я замечаю его очевидную привязанность к бабушке и задумываюсь, с кем можно ее сравнить. Кроме суровой бабушки Таши, не с кем, родной бабушки у меня не было. Она была довольно далека от типичной бабушки. Совершенно непохожа на приятный, традиционный образ женщины, занятой выпечкой, у которой всегда найдется ириска в кармане и сказка под рукой.

– Похоже, ты очень любишь бабушку, – замечаю я.

– Да. У меня только yiayia, мать отца. Он живет у нее, а я неподалеку, так что могу быстро прийти на обед, но и достаточно далеко, чтобы не попасть под горячую руку.

– Значит, у тебя есть отец и yiayia?

Я называю ее по-гречески, мне кажется, «бабушка» звучит громоздко для описания родного человека. Он с такой любовью о ней говорит, прищурив глаза.

– Только они, да.

Мы молчим, новая пауза менее приятная, чем раньше.

Он добровольно приоткрывает часть души, и тут же ее прячет, прежде чем ты понимаешь: вот он настоящий. Потом все исчезает, и маска показного лоска снова опускается. Узнать его – все равно что пытаться отколоть кусочек гранита голыми пальцами. Маленькие, уязвимые проблески, замаскированные дерзостью и обаятельной улыбкой.

Я проверяю сообщения на телефоне о маминой картине. Но их нет. Во всяком случае, никаких электронных писем от тех, от кого я жду, хотя вижу шесть или семь из нового почтового аккаунта, созданного Робертом. Я отбрасываю глубоко укоренившийся страх и немедленно удаляю сообщения и блокирую адреса.

Когда разочарование угрожает свести на нет удовольствие от сегодняшнего дня, Тео говорит: