Последнее письмо из Греции

– Конечно, я рад, что ты здесь, да, но… это меняет дело. Я… трудно понять, как мы…

Он смотрит на меня так, будто я все испортила. Но поскольку мы остаемся по разные стороны баррикады, мое решение сохранить ребенка только крепнет. Я продолжу наследие матери и дам жизнь нашему ребенку, как мне всегда хотелось. Правда, все идет не так, как мечталось, но карты розданы, и чем несчастнее у Тео глаза, тем больше я укрепляюсь в выборе – дальше я иду одна.

– Может, уедем с этого чертова обрыва? – говорю я, надеясь, что он отойдет от края. – И потом ты можешь отвезти меня обратно в аэропорт. Так будет лучше. Ты мне все объяснил.

Я из-за него хотела изменить всю свою жизнь. Но судя по обстоятельствам, мне неподвластным, это конец истории, которую я надеялась продолжить с ним вместе.

– Пожалуйста, поедем ко мне домой, там поговорим. Конечно, это шок, но я ведь ничего не скрывал, верно? Я давно решил, что детей у меня не будет.

Он возвращается к грузовику, его смуглая кожа побледнела.

– Тео, мы всегда были и будем ты и я. И это ничего не меняет.

То ли мои слова уносит ветер, то ли они до него не доходят, он молчит.

* * *

Из его дворика я смотрю на воду. Несмотря на невыносимую жару, меня знобит. Вернувшись к нему домой, мы едва перекинулись парой слов. Остаток путешествия на машине вообще прошел в напряженном молчании. Он плавает в море, и когда возвращается с пляжа, три строчки тату на голой груди издеваются надо мной своей важностью.

Меня переполняет радость при мысли о материнстве. Но неизменная реакция Тео немного умерила восторг. Я была уверена, что разозлюсь на него и это сразу будет заметно, но я будто его прощаю. Я успокаиваюсь, потому что наконец все закончилось, а значит, могу вернуться в Лондон и жить с этим одна. Без него.

Сегодня наш прощальный день.

Теперь самым жесточайшим образом до меня доходят мамины причины жить своей жизнью и не переезжать к Григору. Порвать со своими корнями, бросить все, рисковать будущим ребенка слишком ответственно. Если Тео изначально не приветствует нашего малыша, я не хочу его переубеждать. Я лучше буду без него, чем получу неохотного участника в этом союзе.

– Тебе принести что-нибудь? – спрашивает он, нежно касаясь моего плеча.

– Нет, спасибо.

Он садится рядом со мной. На его ресницах, словно крохотные кристаллы, дрожат капли воды, усеивая щеки. То ли это морские капли, то ли слезы. Мы оба понимаем, что все кончено. Я тянусь его поцеловать, чтобы прощание запомнилось. Горькой радостью. Тело жаждет его объятий, чтобы завершить круг и отметить важность события.

Он отвечает на мои поцелуи, наши руки сплетаются, пальцы и губы прощаются с каждым сантиметром кожи. Без слов. Все и так ясно.

* * *

В постели наши тела переплетаются, одинокая слеза скатывается на его плечо. Во всем остальном мы прекрасно понимаем друг друга, и мне кажется отчаянно горьким и несправедливым, что мы не останемся вместе. Нам суждено держаться на расстоянии, как жили родители, на песке не останется наших новых следов.

Балконные двери впускают прохладный ночной воздух вместе со звуком плещущихся волн. Живот урчит от голода, нарушая тишину нелепыми звуками. Мы оба смеемся – напряжение немного отступает. Я давно не ела.

– Софи, тебе нужно поесть. Оставайся здесь, я что-нибудь принесу. Чего тебе хочется?

– У тебя есть пита? – спрашиваю я, неожиданно поняв, что больше всего на свете хочу хлеба.

– Конечно.

Тео встает, но я перебиваю.

– И цацики, и огурец кусочками.

Он наклоняется и целует меня так нежно, что душа болит. Глаза наполняются слезами. Он безупречен во всех отношениях, кроме одного.

Он спускается по лестнице, а я убеждаю себя не трусить. Я буду матерью-одиночкой, такой же, как мама, и выращу ребенка сама. Да, смогу. Да, выращу. Надо заказать билет домой и начинать жить в одиночку.

– Тео, принеси оливок, – кричу я вниз.

Но потом спрыгиваю с кровати, завертываюсь в простыню, чтобы прикрыть наготу, не могу больше ждать.

– Не беспокойся, я спущусь.

Я выхожу в коридор, подбирая низ простыни. Когда ставлю ногу на ступеньку, живот снова урчит.

Но замечтавшись о вкусной еде, я спотыкаюсь, и нога запутывается в шлейфе из простыни. Будто кто-то нажимает кнопку «стоп» – мир замирает, я застываю на лету, а потом перед глазами проносится серия кадров, сделанных на высокой скорости.

Клац.

Сейчас упаду.

Клац.

Хватаюсь за воздух.

Клац.

Кричу.

Клац.

На меня несется пол.

Клац.

Тьма. Пустота.

* * *

Ослепительный свет. Мама сидит на средней ступеньке сверкающей белой лестницы, ведущей в небеса. Только это не небо, а яркое пространство.

Она неожиданно рядом со мной. Я заглядываю ей в глаза, они такие же, как у меня, и она тепло улыбается. Она протягивает руки, и я оказываюсь в ее объятиях. На маме накидка из тонкой ткани, развевающаяся на несуществующем ветерке. Вокруг нее золотистое сияние, словно гигантский ореол. Воздух наполняется ароматом парфюма, она крепко обнимает меня, и я согреваюсь.

За ее плечом вижу пустую колыбель, и, глядя маме в глаза, освобождаюсь от объятий.

– Где она? – спрашиваю я, оглядывая пустое пространство.