Последнее послание из рая

Мне удается незамеченным пройти в дом соседа, хотя никогда нельзя быть в этом уверенным в обиталище самых заядлых сплетников в мире. Всегда найдется кто-нибудь, кто смотрит в окно, а окон здесь предостаточно, и в полном соответствии с канонами современной архитектуры они весьма велики, так что и не хочешь смотреть, да все равно увидишь что-нибудь. Мне, например, совсем не хочется наблюдать за голыми людьми в доме напротив, но я все равно их вижу. Вижу пузатого отца, полногрудую мать и тощих грязных детей. Поначалу я пугался всякий раз, когда они попадались мне на глаза, потому что никогда специально не пытался увидеть ни колоссальные перси сеньоры и ничто другое, что мне демонстрировали помимо моей воли. Но теперь я смотрю на это, как на составную часть индифферентного пейзажа, как на нечто такое, что ни богу свечка ни черту кочерга, подобно проходящему мимо автобусу или меловой фабрике по другую сторону автострады. Мать говорит, что они, вероятно, нудисты или что-нибудь в этом роде и что им ничто не мешает показывать свое тело. Поэтому они не дают себе труда задернуть занавески или шторы, когда находятся дома. Наиболее комфортно они себя чувствуют, раздевшись догола. Единственное, чего мне не хотелось бы, это быть приглашенным к ним и садиться на их стулья.

Я приношу Серафиму кофе с молоком и половину картофельной лепешки, которая осталась со вчерашнего вечера, и еще порцию хлеба для Одиссея. Серафим по-прежнему лежит в постели, хотя и не спит.

– Я собираюсь побрить вас, – говорю я ему. – А потом уберусь в доме и разожгу камин. Потом вы примете душ и поменяете одежду, в понедельник подключим электричество.

– Я не могу выходить отсюда, мне очень жаль.

– Это ничего, пойду я. Нет проблем.

– А если за тобой проследят? Ты не понимаешь, насколько это опасно.

– Я возьму с собой Одиссея, чтобы он побегал по тропинке.

– Одиссей не выйдет отсюда. Не мудри.

– Хорошо-хорошо. Я всего лишь хочу помочь.

– У тебя, что, привычка помогать другим?

– Однажды я помог вам перенести ящики из машины сюда.

– Я тебе заплатил, да?

– Да, заплатили. Но сейчас я не хочу никакого вознаграждения. Не хочу ничего. Правда.

– Так ты никогда не разбогатеешь.

– Если бы я знал, как разбогатеть, то разбогател бы, если бы знал, как упорядочить жизнь моей матери, я ее упорядочил бы. Если бы знал, как попасть в киноиндустрию, то попал бы туда. Единственное, что мне сейчас приходит в голову, – это оказать вам помощь. И я это делаю из-за Одиссея, потому что ему нужны и хозяин, и дом.

– Хочу, чтобы ты знал. Я периодически скрываюсь. Делаю вид, что уезжаю в деловую поездку, а сам прячусь в подвальном помещении. Сооружение лабиринта – лучшая идея всей моей жизни. Сюда уже несколько раз приходили меня искать. Они переворачивали весь дом, но так меня и не находили. Иногда я приглашал людей, чтобы они убрались в шале и накормили Одиссея. А иногда я сам поднимался для этого сюда.

– Это ужасно вести такой образ жизни, – говорю я.

– Еще ужаснее умереть. Хотя в эти последние дни мне было не важно, умру я или нет. У меня уже нет такого желания выходить на улицу. Лучше оставаться здесь, внизу, и никого не бояться.

– Так не может быть. Получается, вы сами себя обрекли на добровольное заточение. Это неразумно.

– Что? Неразумно? А что значит поступать разумно? Ходить пешком и не курить? Ты думаешь, такие люди не теряют разум?

Совершенно ясно, что я столкнулся со случаем душевного расстройства. Мелькнула мысль о том, что Серафим находился в какой-нибудь психиатрической лечебнице и теперь прячется от врачей и медицинских сестер, считая, что они его преследуют.

– Мой мальчик, чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя.

Я выпускаю Одиссея в сад. А сам смотрю, что можно убрать, с таким удовольствием, словно долгое наблюдение за нашей домработницей оставило в моем сознании глубокий след, нечто вроде науки чистоты, благодаря которой я, никогда этим не занимавшийся, знаю, как сделать так, чтобы полы стали безупречно чистыми, стекла совершенно прозрачными, а туалеты и кухни блестели бы, как зеркала. Жаль, что бедняга Серафим не может этого сделать, а то я попросил бы его купить чистящие средства с запахом сосновой хвои и лимонов. Я говорю, что оставляю ему кое-что поесть, потому что скорее всего смогу прийти не раньше чем завтра.

– Пожалуйста, не прячьтесь, никто к вам не придет. Постарайтесь принять душ, и вы почувствуете себя лучше.

– Если ты думаешь, что делаешь благое дело, то глубоко ошибаешься. Попом ты все равно не станешь.

Как же я ошибался относительно моего соседа. Эта мысль приходит в голову, когда ты этого не хочешь, не желаешь об этом вообще думать, ее приносит ветер, подобно тому, как он приносит соломенную труху, песчинки, засоряя ими глаза. Серафим Дельгадо был хорошим бизнесменом, он постоянно бывал в разъездах, способствовал самым радикальным переменам в нашем поселке, отдавал мальчишке просто так тысячу песет за то, что тот помог ему перенести ящики из машины. А теперь он оказывается старым, жалким, испуганным существом.