Последнее прибежище негодяя

– Зачем? Когда старому человеку плохо, кого следует вызывать, Витя?! – Она вцепилась в рукава его рубашки и тряхнула, разворачивая хозяина магазина на себя. – Кого следует вызывать, когда старому человеку плохо?! При чем тут полиция???

– Не ори, Саш, – лицо Ломова болезненно сморщилось. – Оглушила просто. И рубаху не рви. У меня их не так много.

– Что?! – Она опустила взгляд на свои руки, комкающие рукава его рубахи, тут же отпрянула. – Извини.

Саша привалилась спиной к стене, чтобы не видеть сентябрьского вечера, живущего за подъездным окном слишком неспешно и мирно. Подышала полной грудью. Надо было собраться. Надо было сжать себя всю, как пружину. Надо было перестать выть, плакать, орать на бедного Ломова. Надо было загнать поглубже слезы. У нее еще будет время нареветься. Еще будет время. Теперь ей его расходовать не на кого.

– Все… все, я в порядке. – Саша застегнула куртку до подбородка, затянулась поясом, который нашла в кармане. – Говори… Все говори, прежде чем мы пойдем туда. Нам… нам ведь надо туда, так?!

– Да. Тебя там ждут.

«Кто-то, но не дед», – вонзилась острая игла в гортань, мгновенно перекрывая дыхание.

– Говори, потом пойдем, – прохрипела Саша. – Я должна быть готова.

К тому, что рассказал Витька Ломов – этот странный, несуразный человек, имеющий магазин, но не имеющий лишней рубахи, – подготовиться было невозможно. Это было такой чудовищной фантазией, что в первую минуту Саша расхохоталась.

– Ты идиот совершенный, Витя, да?! – вытаращив глаза, как безумная, хохотала ему в лицо Саша. – Мой дед сначала пострелял соседей, а потом застрелился сам? Ты идиот? Господи, а я-то и правда поверила…

Он ее ударил. По щеке. Просто чтобы привести в чувство. И это подействовало. Смех прекратился. Саша замерла перед ним с открытым ртом и прижатой к щеке ладонью. И показалась ему такой маленькой, такой несчастной и беззащитной, что он не выдержал и обнял ее:

– Идем, Саня. Полиция велела тебя привести. Идем. Истерить будешь позже…

Она шла в обнимку с Ломовым через весь дедов двор. Нелепая, в длинном, перетянутом в талии, пуховике и высоких кроссовках на босу ногу. Несчастное, перекошенное от горя лицо, растрепавшаяся стрижка, вытаращенные заплаканные глаза.

Все происходящее в тот момент было как бы с ней и не с ней одновременно. Боль то накатывала, то казалась посторонней. Мысли то пронзали, то казались отстраненными и трезвыми.

Хорошо, что вечер, народу мало, думала Саша, неуверенно шагая с Витькой в ногу. Иначе от зевак, злобно шепчущихся вслед, было бы совсем скверно. Но возле подъезда народ все равно был. И машины полицейские с включенными мигалками. «Скорой» не было. Ах да, зачем она, если все мертвы. Деда увезли или нет? Он в квартире застрелился или…

Кого из соседей он застрелил? Наверняка ту мерзкую парочку, на которую постоянно Саше жаловался. Почему она не помогла ему приструнить их?! Почему не встала на сторону деда, а поверила им?!

Народ резко раздался в стороны, когда они с Виктором подошли к подъезду деда. Саша вскинула голову и шагнула к подъездной двери. И снова, если бы не Ломов, упала бы. Потом был очень длинный изнурительный подъем: лифт остановили, запретив им пользоваться. Ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой. Навстречу попадались какие-то люди, тут же прилипавшие к подъездным стенам и прятавшие от Саши взгляды. Слепили вспышки фотоаппаратов. Кажется, их была целая дюжина. Как будто кто-то устроил чудовищную по замыслу фотосессию в подъезде деда.

– Зачем все это?! – тихо простонала она.

Кивнула на мужчину, скорчившегося на корточках у открытой двери, той самой, за которой жили досаждавшие деду соседи, которых она сочла вполне милыми людьми. Человек что-то соскребывал с пола, чем-то, наподобие ушной палочки, и отправлял все в пробирку.

– Если все всем ясно, зачем это?!

Саша всхлипнула возле открытой двери дедовой квартиры. Там активно кто-то что-то делал, был слышен стук передвигаемой мебели и голоса. Целый хор голосов!

– Не могу! – Она уперлась пятками в порог квартиры, обернулась на бледного Ломова: – Витя, не могу!

– Надо, Саша, – довольно-таки грубо он втолкнул ее в квартиру, крикнув ей вслед: – Принимайте, господа полицейские. Это внучка убийцы…

Все вопросы, которые ей потом задавали, и собственные ответы – несуразные, сумбурные, никому не нужные – совершенно не вспомнились на следующее утро. Все тот же хор голосов остался в памяти, мелькание чужих лиц перед глазами. Калейдоскоп просто лиц! Симпатичных и не очень. Озабоченных и раздраженных. Ей даже представлялись, кажется. Даже кто-то жал ей руку, призывая держаться. Все комом, все смутно.

Ничего не вспомнилось с такой болезненной четкостью, только Витькины слова.

– Это внучка убийцы! – крикнул он почти с облегчением, видимо, от мысли, что миссия его завершена. Он и правда потом куда-то исчез. – Это внучка убийцы…