Последнее пристанище

Он стоял, вглядываясь в затянутый сизым туманом горизонт, а у ног его лежал юноша, укутанный сделанным из волчьей шкуры плащом. Потрескавшиеся губы его то и дело приоткрывались под властью бреда, и боль пронзала сердце Луи при виде его побледневших щек.

Он склонился, забыв о корабле и о дружине, ожидавшей его приказа.

— Конахт… — уловили его уши потерявшийся в шуме моря стон.

Луи стиснул кулак в ярости, понимая, насколько она бессмысленна — галл не знал его имени и не мог произнести его. Он был всего лишь врагом, завоевателем, любой мог рассчитывать на любовь прекрасного скальда — но только не он.

Луи задохнулся, прогибаясь в спине. Образы накатывали на него, сменяя друг друга, как волна накатывает следом за волной на борт корабля.

Боль окутывала тело со всех сторон, языки пламени плясали на белоснежных полах рыцарского плаща.

Копна волос взметнулась вверх, расцветив медью серое небо и серую кладку домов.

— Леннар.

— Нет, — только и успел выдохнуть Луи, но было поздно. Тонкое, хрупкое тело Кадана метнулось к нему, не обращая внимания на огонь, руки оплели его торс.

— Кадан, уйди.

Но Кадан не слышал его. Он плакал, и пламя тут же высушивало слезы. Луи видел, как занимается черный плащ оруженосца, и продолжал шептать:

— Уйди, Кадан, уйди, — но тот никуда не уходил, лишь плотнее прижимался к нему, причиняя новую боль.

Луи тяжело дышал. Он знал, что должен сделать что-то еще, но сейчас любой разум покинул его. Остались только бездонные, голубые, как зимнее небо, глаза, ставшие окнами в другой мир.

Взгляд Кадана уносил его, как уносит корабль речной поток.

Он видел, как гибкое тело юноши извивается в руках светловолосого мужчины. Как тот вколачивается в него — как вколачивался только что в Кадана он сам.

Луи видел обнаженную спину и пряди рыжих волос, разметавшиеся по шелку подушек, сквозь окно. В комнате горели свечи и трещал очаг, а там, где стоял он сам, было холодно и темно.

Спина мужчины прогнулась, демонстрируя финал. Еще один последний толчок — и он соскользнул с кровати, оставив Кадана лежать — распростертого, с широко раскинувшимися ногами, как будто бы не живого.

Светловолосый плеснул вина в бокал и, повернувшись, подошел к окну.

Луи различил черты Рафаэля, и новая боль накрыла его.

Он поспешно отступил в темноту, а Рафаэль шагнул к нему, будто видел силуэт Луи в темноте.

Губы его приоткрылись, и Луи показалось, что он различил слова:

— Он мой.

А может, это был его собственный болезненный бред.

Тяжело дыша, Луи качнулся назад, покидая тело Кадана. Не рассчитав инерции, соскользнул с кровати и, с трудом удержав равновесие, попятился назад.

Кадан лежал перед ним. Такой же точно, как и в видении — один в один.

— Луи… — окликнул он, садясь на кровати.

— Прости, мне надо идти, — запнувшись о ножку резного комода, Луи нашарил на полу кюлоты и принялся натягивать их, все еще не в силах отвести взгляд от белоснежного и гибкого, сладкого, как мед, порочного тела перед ним.

Кадан сидел, непонимающе и серьезно глядя на него, но Луи ничего не мог объяснить. Он и сам не понимал ничего. Он заставил себя отвернуться и, схватив с пола рубашку, поспешно натянул ее через голову.

— Прости, — повторил он. Сделав над собой усилие, он качнулся к Кадану, поймал его руку и крепко поцеловал, надеясь выразить этим одним жестом все то смятение, что охватило его.

Подобрал с пола камзол и, не надевая его, бросился прочь.

ГЛАВА 11

Двигаясь по пути к особняку семейства Лихтенштайн, Луи думал, что в одиночестве сможет разобраться в том безумии, которое так внезапно накатило на него.

По какой-то самому ему непонятной причине видения не удивили его — они были как бы естественным продолжением того сумасшествия, которое охватывало его всякий раз, когда он видел Кадана или думал о нем.

Однако очень скоро Луи понял, что допустил ошибку.

Софи встретила его в вестибюле, и ее пристальный, вопросительный взгляд едва не заставил Луи попятиться и спешно покинуть дом.

— Где вы пропадали? — спросила она.

Чем дольше Луи смотрел на нее, тем более захлестывали его видения…

Вот она, в просторном льняном платье, подпоясанном лентой из зеленого шелка, подает ему костяной рог, наполненный золотистой дымящейся жидкостью.

Вот она колдует над очагом. Лицо ее изуродовано шрамами, а движения рук стали резкими, будто ей с трудом удается скрывать злость.

Вот она, в зеленом атласном платье, скроенном по моде позапрошлого века, в черной бархатной шляпке шествует по аллее отцовского парка, нервными рывками натягивая перчатку до самого локтя и глядя строго перед собой.

Софи всегда казалась ему несчастной в своем невзаимном браке и немного скучной, а еще — отставшей от жизни со своими вечно закрытыми воротниками и сшитыми на немецкий манер платьями и, может быть, нелюдимой.