Последнее пророчество Эллады (СИ)

На мгновение расставшись с мыслями о мужиках, Минта стала травой, потянулась ввысь, к солнышку, бросила вверх семена и сама стала семенами. Оседлала лёгкий ветерок — игривый, кружащий в объятиях — и повелела ему отнести себя на Олимп. Проросла там на золоте и на мраморе — у обычной травы так бы точно не вышло — и снова перекинулась в нимфочку.

Потом с наслаждением додумала мысль («интересно, а как это — быть с Зевсом?») и огляделась. Изысканная красота Олимпа показалась ей знакомой — пожалуй, дело было в том, что, окажись Минта хозяйкой Олимпа, устроила бы всё точно так же.

На мгновение появилось ощущение, что и дорогу не надо спрашивать. Она как будто знает и так, как пройти на холм, где всегда светит солнце, стоят двенадцать тронов, один другого роскошнее, столы всегда наполнены яствами и любого гостя всегда ждут на пир. А ещё она знает, как сразу пройти в покои к Зевсу, Афродите или Дионису, как найти кузницу Гефеста или милые маленькие домики, в которых обитают олимпийские нимфы и хариты…

Ощущение схлынуло быстрее, чем Минта успела к нему привыкнуть. Но нимфочка не расстроилась — она привыкла не доверять своей интуиции ни в одном вопросе, кроме, естественно, мужиков.

Так что Минта просто пошла вперёд.

Золото и мрамор, мрамор и золото весело стелились ей под ноги. Колонны, беседки и портики поражали изысканностью очертаний, а местные нимфы и хариты весело смеялись над Минтой, провожая её туда, где звенели голоса богов и богинь и разливал нектар ковш Ганимеда.

Туда, где царственно восседала Гера, играл на кифаре златокудрый Аполлон, забавлялся со стрелами вечно юный Эрот, загадочно улыбалась — как будто своя — Геката, раскатисто хохотал Гефест, кружились в танце младшие боги, хариты и нимфы.

Туда, где царило веселье, где лился рекой нектар, где пахло душистой амброзией, где звенела кифара.

Где почему-то не было Зевса.

Гермес

Гермес проводил с ходу влившуюся в хоровод Минту недовольным взглядом и поправил дымчатую вуаль на своем центральном теле. Точнее, на центральном теле Гекаты.

Да, он снова был Гекатой — Аид решил, что так будет безопаснее. Геката, она ведь может подняться на Олимп по каким-то своим делам — поболтать с богинями, поискать каких-нибудь редких ингредиентов для своих зелий? Пускай она почти полстолетия не выбиралась из Подземного мира — но ведь может? Может?

Конечно, может. Её ведь не прогоняли с Олимпа пинками в чувствительные места, и не орали «только попробуй вернуться» — в отличие от Гермеса. Потому, что если бы Геката подслушала беседу Афины, Артемиды и Афродиты, она догадалась бы держать язык за зубами, а не растрепала бы обо всем Зевсу. Или, по крайней мере, приложила бы максимум усилий, чтобы эгидодержец поверил именно ей, а не любимой дочери Афине. Может, зелье бы какое-нибудь приготовила…

Геката, в отличие от Гермеса, не была дурой. За всё время, что он её знал, она допустила всего одну ошибку — впустила в свой дом одного несчастного бога.

Ей следовало гнать Психопомпа поганой метлой — тогда, наверно, за ней не пришел бы Арес.

И Гермесу бы не пришло сотню лет вспоминать, как…

Вуаль скрывает лицо Гекаты, видны только пухлые алые губы:

— Визит Владыки — такая неожиданность, — ровный, спокойный, бархатный голос.

И чуть заметная пауза перед словом «Владыка», словно Гекате приходится напоминать себе о новом статусе Ареса. Уже почти тысячу лет новом, да.

— Не знал, что у тебя что-то… с этим, — Неистовый небрежно кивает в сторону Гермеса. Конечно, когда набросил на растерявшегося племянника сеть ковки Гефеста, можно и покивать. — Тебе же хуже.

В его словах, в улыбке, глазах — приговор, но кто рискнет его исполнить? В покоях колдуньи никого нет. Насколько силен бог войны в схватке один на один?

Губы Гекаты трогает усмешка.

Арес открывает рот и с хрипом втягивает в себя воздух. Втягивает и втягивает, словно не в лёгкие, а в желудок, и воздух в комнате приходит в движение.

И тут Гермес понимает, как именно они собираются проделать то, что собираются, и почему их уже никому не остановить.

Никому и ничему.