Последнее пророчество Эллады (СИ)

Пока по всем признакам выходило, что нет. Стоял себе в тени раскидистых кустов как ни в чем не бывало.

Кусты были колоритные — густые, зелёные, раскидистые и без колючек, зато с живописными шишечками, отдалённо напоминающими крысиные черепа. Ещё они стратегически выгодно росли на развалинах дворца и представляли собой идеальное прикрытие. Правда, Персефона уверенно заявила — и Танат верил ей как специалисту — что кусты ещё немножечко плотоядные, но связываться с Аидом они пока не рисковали.

Тот, в свою очередь, стоял, сложив руки, в тени кустов и с присущим ему энтузиазмом раздавал указания.

— Минта, повтори план, — говорил он нимфе, которая как раз собиралась выдвигаться на другую стратегически выгодную позицию — к той части развалин, где, предположительно, находился вход во дворец.

— Увидеть Деметру, заверещать и броситься на шею, — радостно сообщила нимфа.

— Персефона?

— Быть мрачной и холодной, как статуя Харона, — отозвалась царица, поигрывая двузубцем.

— Гермес? Гермес!

— Не высовываться, — мрачно донеслось откуда-то сбоку.

Психопомп был откровенно недоволен тем, что на него надели хтоний и запретили хоть как-нибудь вмешиваться в битву. И ведь понимал, идиот, что не должен отсвечивать перед Аресом, но все же по давней привычке пытался выторговать себе хоть пару пинков под защитой невидимости.

Чтобы, наверно, ещё и хтоний дискредитировать, если что-то пойдёт не так. А оно непременно пойдет, Танат в этом не сомневался. Потому, что это был план смертного, лавагета, воина, скифского колдуна, но никак не того Невидимки, которого он знал.

— Дальше, Гермес, — сказал Аид, и странная, не-божественная улыбка истаяла у него на губах, когда он поймал прямой взгляд Таната.

Убийца умел смотреть так, будто резал своим клинком, но, Тартар его побери, он опять-таки не был уверен, что его поняли. Что он сумел хоть как-то достучаться до того, кто был его другом, стряхнуть с него пыль и пепел смертных столетий…

Что там, под пеплом и пылью, осталось хоть что-то от него настоящего.

— … потом проследить за Аресом, выяснить, где они держат Тритона, и доложить Персефоне, — распинался тем временем Психопомп. — Но почему Персефоне, а не тебе, Владыка?

— Потому, — отрезал Аид.

(Кажется… Нет, померещилось, просто Аид).

— Мог бы и догадаться, — холодно сказала царица Гермесу, — если на третий раз ответ не поменялся, то он и на четвёртый не поменяется.

Танат видел, с каким интересом Персефона разглядывает Аида, и думал, чем же царицу, у которой, как ему раньше казалось, есть вкус, может привлечь эта бледная тень.

Не видела она настоящего Аида, настоящего Владыку, настоящего…

Невидимку.

Танату не следовало отпускать его к мойрам. Нужно было остановить. Сказать, например: «Стой! Я видел, с кем говорила Левка до того, как глотнуть водицы из Амелета!». Он начал бы спорить, и пока они так препирались, бестолковая нимфа отправилась бы на асфоделевые луга, туда, где, по мнению Убийцы, ей было самое место.

Только Танат не любил бесполезных споров и громких слов, да и этот двинутый, на всю голову ненормальный Кронид всё равно поступил бы так, как хотел. Даже если бы знал, кто напоил его драгоценную нимфу ядовитой водой.

Танат ведь так и не успел ему рассказать — не до того было. Думал, расскажет, когда тот вернётся.

А он не вернулся.

Вернулась жалкая тень с выжженной бездной в глазах. Тень всё натягивала на плечи окровавленный гиматий, и всё цеплялась за свою нимфу, и бормотала о чем-то своём.

А нимфа рыдала, и отталкивала его руки, и шептала подбежавшей Гекате, которую раньше терпеть не могла: «Это не он, не он, не Аид».

Геката тогда схватила нимфу в охапку и потащила в свой дворец вроде как отпаивать успокаивающими травами, а на деле вправлять ей мозги. Плевалась потом три дня: он всё для нее! Он же сжёг себя для неё, а она!..