Последнее слово

Некоторые лагеря, в связи с быстрым приближением врага к столице, сворачивали, а контингент отправляли подальше, за Урал, где, видать, намеревались уже всерьез задержать противника (вот, кстати, тоже был повод для репрессий — подобные разговоры), другие оставались и ожидали своей очереди. Эвакуация производилась, как всегда в России, в последнюю минуту и в спешке, а значит, безалаберно. Как ни хвастался НКВД своим железным порядком.

Нужда в заключенных неожиданно объявилась в первых числах октября сорок первого. В люберецком лагере и ряде других сформировали рабочие бригады, главным образом, из специалистов, которых хватало, и распределили по объектам. Лагерное «радио» немедленно донесло, что это за объекты и какая работа ожидала заключенных.

Впрочем, работа была как работа, просто все производилось в спешке и под большим секретом. Поэтому многие побаивались, что их потом не оставят в живых — на всякий случай, ради сохранения государственной тайны. Но опасения не оправдались. Хотя бы на первых порах.

После окончания работ всех заключенных собрали с объектов и пешим порядком — с транспортом было туго: вывозили документы и ценности — отправили в Южный порт. Там погрузили народ на несколько закрытых барж, и буксир потянул их вниз по Москве-реке в сторону впадения ее в Оку, ну и так далее.

Беда случилась скоро, едва подошли к Коломне.

Уже вечерело. Все побаивались немецкой методичности. Ежедневно, в определенное время, обыкновенно сразу после захода солнца, появлялись фашистские пикирующие бомбардировщики — «юнкерсы» и с выматывающим душу, надрывным воем начинали сбрасывать на головы людей свой смертоносный груз. Они делали перерывы лишь на время снегопадов и дождливой погоды. Враги выискивали себе цели, которые заведомо не могли бы оказать им сопротивления. Не станет, конечно, все понимали, исключением и небольшой караван, двигающийся с «сиротской» скоростью, больше полагаясь на речное течение, нежели на мощность буксира.

Они налетели уже на самом закате. Надежда на то, что темные баржи, затянутые маскировочными сетями и утыканные ветками, словно островки посреди реки, будут не замечены врагом, не оправдались. После первого же пике загорелся носовой отсек той баржи, что шла в связке справа. Конвоиры, находившиеся на палубе, вместо того чтобы открыть трюмы и дать людям возможность спастись, попрыгали на соседнюю баржу и стали рубить стягивающие связку барж канаты. Буксир тем временем с трудом тянул оставшиеся две баржи к высокому левому берегу, заросшему ивняком.

Кто-то из начальников конвоя наконец сообразил, что нельзя держать людей в ловушке, даже если они и враги советской власти, и приказал открыть люки трюмов. Перепуганный народ повалил наверх, на палубу. А в это время «юнкерсы», не потеряв беззащитную цель, совершили новый заход. Заключенные, спасаясь не столько от «зажигалок», сыпавшихся на палубы, пробивавших их и разбрызгивающих свое пламя внутри трюмов, сколько от жуткого, леденящего сознание воя, спрыгивали на берег и прятались под деревьями, не слушая истерических команд конвоиров, которые теперь больше всего боялись, как бы зэки не разбежались, воспользовавшись удобным моментом. А посреди реки пылала оставленная горящая баржа, и оттуда доносились истошные крики запертых внутри людей.

Витя Заскокин тоже выбрался наверх из трюма, где он только что помогал товарищам гасить пробившую палубу зажигательную бомбу, и услышал крики на оставленной барже. Он растерянно огляделся и увидел старшего лейтенанта Реброва, который командовал караваном и теперь смотрел на горящую баржу. Квадратное, булыжное лицо его, освещенное отсветами пламени, было мрачно. И Витя вдруг, со свойственной молодости решительностью, еще не убитой в нем месяцами, проведенными в заключении, кивнул на ту баржу и сказал, что надо бы открыть люки, а то люди сгорят. Просто сказал, даже не как совет старшему, а вроде размышляя с самим собой. Но Ребров услышал и зло выматерился. Затем вгляделся в маленького зэка и с насмешливой злостью бросил:

— Валяй, раз ты такой умный! Вода-то ледяная…

О том, что октябрьская вода действительно холодная, Витя сообразил только тогда, когда саженками приближался к накренившейся барже. Ему что-то кричали вслед, кажется, угрожали, ругали, только что не стреляли. Но никто не кинулся вслед, не бросился помогать товарищам по несчастью, все жались к темным кустам и деревьям, засыпанным первым снегом, ожидая и боясь нового налета.

На палубу он взобрался, еще не успев остынуть в воде. А здесь было жарко от пылавшего на носу баржи пламени. С огромным трудом удалось ему отодвинуть тугой засов на люке и приподнять крышку. И тотчас его отбросило в сторону. Витю едва не сбили с ног хлынувшие из трюма, орущие и расталкивающие друг друга, ползущие только что не по головам соседей, озверелые люди.